Юрий Гончаров - У черты

И мать решительно сказала:

– И не проси! Обойдетесь с твоим Володькой и без кино. Тебе к контрольной по алгебре готовиться надо. А то бы топор взял, дровишек в сарае наколол, я последние полешки дожигаю. Сколько же раз я тебя просила: наколи, наколи! Все потом да потом… Для дома, матери своей помочь – у тебя никогда времени нет, только бы шлындрать впустую…

– Ну, мам… ну, пожалуйста… – простонал Антон. – Знаменитый же фильм, «Человек-невидимка». Все наши уже видели, его же скоро с экранов снимут…

Из глаз Антона были готовы скатиться слезы.

В туманное от корытного пара окно кухни были видны стоящие во дворе Володька и девочки. Они о чем-то разговаривали между собой. Володька стоял спиной, похоже, он нисколько не сомневался, что Антон сейчас выйдет с деньгами. Но время шло, Володька повернулся лицом к дому, поднял голову, стал что-то искать глазами, вероятно – Антона в окне, махнуть ему рукой или крикнуть: давай побыстрей, времени-то уже мало, опоздаем!

Что было делать Антону? Ни выйти наружу с соклассниками, ни появиться в окне… Зачем он не отказался сразу, когда Володька позвал в кино? Или когда обнаружилось, когда он понял, что его приглашают вынужденно, только лишь потому, что не хватает денег? Будь Володька с «финансами», про него и не вспомнили бы…

Володька и девочки, так ничего и не дождавшись, не высмотрев в окнах, и, должно быть, не понимая задержки Антона, двинулись со двора к воротам. Антон перешел из кухни в комнату, ее окно выходило на уличную сторону, посмотреть: ушли ли его соклассники совсем или остановились на улице, продолжают его ждать.

Окно было раскрыто, до земли невысоко; как раз под окном ярко синели два плаща и разноцветным пятном горел Володькин свитер. Уличные окна Антоновой квартиры Володька знал и, задрав голову, смотрел прямо в раскрытое окно. А с ним смотрели Мальва и Галя. И в один и тот же момент они все трое увидели Антона.

Провалиться бы ему тут же в бездонную яму или сгореть мгновенно в пламени!

– Ну что ты так долго?! – недовольно крикнул Володька.

Все, на что Антона хватило – это только отрицательно покачать ладонью своей руки: не ждите, пойду! И тут же отпрянуть от окна. Но из глубины комнаты он продолжал смотреть. Володька и девочки, непередаваемо красивые, изящные, элегантные в своих приталенных, новеньких, уже не детских, коротковатых, а девичьих, удлиненных, ниже колен плащах, блестящих туфельках на тонких каблучках, пересекли по булыжникам улицу, дошли до угла дома на противоположной стороне. Шли медленно, Володька, похоже, им объяснил, что в кино теперь торопиться уже не надо. Теперь можно только пройтись по Тулиновской, погулять в каком-нибудь из городских парков. Володька будет занимать их разговорами, «вкручивать» что-нибудь из того, как он здорово играет в шахматы, сделал ничью с самим Воликом Загоровским. А Волик – сын известного воронежского профессора, учится в пятой школе. Когда приехал в Воронеж знаменитый Сало Флор, чехословацкий гроссмейстер, устроили сеанс одновременной игры: Сало Флор против двадцати пяти самых лучших воронежских шахматистов. Двадцать четыре быстро и с треском проиграли, остался против Флора двадцать пятый – Волик. Было Волику в ту пору всего десять лет. Флор почувствовал в Волике равного себе бойца, и бились они бескомпромиссно, изо всех сил. Флор предложил Волику ничью – Волик отказался, он был намерен победить Флора. Флор снова, на сотом с чем-то ходу, предложил ничью, а Волик снова гордо отказался, ибо все еще был уверен, что разобьет Флора, поставит его на колени. Флора он все-таки не разбил, партия кончилась в пользу чехословацкого гроссмейстера. Флор был рад: избежал позора поражения от десятилетнего мальчика. А мальчик заплакал: он так верил в свою победу, что – не удалось…

Вот до угла всего пара шагов. Мальва подняла руку, откинула знакомым Антону движением прядку волос от лица назад…

Мальва появилась в классе два года назад. А до этого она жила и училась в Москве. Это придавало ей какую-то особенность, выделяло изо всех других девочек школы: москвичка! Худенькая, тонкая, тоньше, кажется, не бывает… Пропасть талантов. Если в школе самодеятельный концерт – Мальва поет, и не что-нибудь, а классику – «Соловья» Алябьева, романсы Чайковского. Или танцует: в балетной юбочке, на настоящих балетных пуантах. Этому искусству она училась в студии при Большом театре. Сочинения по литературе пишет так, что потом учительница зачитывает их перед всем классом как образцовые. Можно подивиться точности выражений, красоте языка… Казалось бы, такая, как Мальва, должна держать себя гордо, с чувством превосходства, неприступно, но Мальва всегда со всеми предельно проста, как равная с равными, приветлива…

У Гали другой склад, другая натура. Она тиха, среди других в классе малоприметна, как-то не по годам, по-взрослому серьезна. Никаких артистических склонностей, зато отменная старательность в учебных делах: всегда все домашние задания у нее пунктуально выполнены, все, что полагается прочитать из внеклассной литературы, прочитано в полном объеме. Если перед каникулами говорилось: собрать летом гербарий – собран и гербарий, помещен в аккуратный альбомчик, под каждым растеньицем – этикетка с названием… Добра и услужлива: не пишет перо, сломался карандаш, потерялась стирательная резинка – смело обращайся к Гале, охотно поделится своими припасами.

Особенно нравилась Галя Антону классе в пятом, шестом. Пионеров тогда посылали по дворам собирать металлолом: ржавые ведра, тазы, грядушки поломанных кроватей. Говорилось, это железо перельют на заводах, сделают колеса для тракторов, а каждый лишний трактор в стране – это больше хлеба и всякой другой еды. А с хлебом было туго. Так что пионеров не приходилось особенно агитировать. Антон, когда отправлялись в рейд по дворам, пустырям, свалкам, старался попасть в одно звено с Галей – чтобы совсем близко видеть ее агатовые глаза в черном лаке, холмики ее появившихся грудей под белой блузкой с пионерским галстуком, ее руки с удлиненными пальчиками, нести с ней вместе какой-нибудь железный прут… Наверное, и ее как-то интересовал, чем-то приятен был ей Антон, потому что она не искала для себя другого напарника, всегда охотно присоединялась к Антону. Так ли это было или не так, но так ему казалось, чувствовалось. Но выразить свою любовь более ясно для Гали он так и не посмел. Наверное, она и сейчас не знает, какие чувства жили в Антоне в ту их пионерскую пору – и все еще продолжают в нем жить…

Вот девушки и Володька завернули за угол, скрылись. А Антон все смотрел – и внутри него все росла и росла какая-то пугающая пустота. Он сознавал, что произошло непоправимое, теперь он всегда будет чувствовать себя презираемым ничтожеством, никогда не посмеет сам подойти к Мальве и Гале, заговорить с ними, как прежде, взглянуть им в глаза…