Александр Пак - В списках спасенных нет

Полковский подумал, что бедствующее судно находится где-то около самого центра циклона, но не колеблясь сказал:

— Ответьте, что идем на помощь.

Старший штурман, минут двадцать назад явившийся в рубку, удивленно посмотрел на капитана. Он вообразил, как «Евпатория» меняет курс и начинается страшная бортовая качка. Помещения и так залиты водой, в трюме ее уже выкачивают, все трещит, а тут спускать шлюпки… Кто сможет управлять ими?

— Мы сами еле держимся, — нерешительно проговорил он.

— Молчать! — вспылил Полковский и, отослав радиста передать ответ, сам подошел к штурвалу.

Устыдившись вспышки, он спокойней добавил:

— Спасти женщин и детей на море — это первый людской закон. На том стоит человечество. Эх вы… — он не закончил: на нос набегал огромный вал, казавшийся могучей, сокрушительной скалой.

— Два градуса. Лево руля!

От удачного поворота зависело, устоит ли корабль против страшного натиска. Вот нос «Евпатории» упал и скрылся под валом воды, потом корабль содрогнулся от полубака до кормы. Еще мгновение — и в круговороте пены показались нос, лебедка. «Евпатория» устояла!

Первое изменение курса прошло удачно.

— Ну и полундра будет, — сказал штурман.

Как предполагал старший штурман, при бортовой качке помещения зализало водой, и матросы едва успевали откачивать ее. На корме смыло одну бухту троса, поломало лебедку. Но Полковский ни с чем не считался и упрямо шел на сближение с гибнущим немецким судном. Вот уже показались его качающиеся огни, потом, снова исчезли и минут через пять засверкали с другой стороны. Волны швыряли темный силуэт беспомощного, потерявшего руль немецкого парохода; и трудно было угадать, где он окажется в следующее мгновение. Вот поэтому Полковский не рискнул подойти к нему вплотную и лег в дрейф.

Радист снова прибежал на мостик и передал новый страстный призыв немцев о помощи: вода пробралась в кормовые трюмы, не успевают откачивать ее; два человека смыты волной, шесть ранены; спасательные шлюпки разбиты.

Полковский приказал созвать команду на мостик.

Когда моряки собрались, Полковский коротко объяснил положение.

— Кто согласится отправиться на помощь, на шлюпках? — спросил он в заключение.

Двадцать пять моряков потупили головы. С плащей и фуражек капала вода. Матрос Ошанин исподлобья взглянул на валы, брызги которых долетали сюда. Он представил себе шлюпку, взметнувшуюся на миг на гребне, потом исчезнувшую в пучине, вздрогнул и еще ниже опустил голову.

Птаха испытывал какое-то странное чувство. По телу его прошла дрожь, и ему стало жарко.

— Я, — сказал он и выступил вперед. В лицо хлестнул сноп брызг, но он даже не моргнул.

Полковский увидел восторженное лицо Птахи, подумал, что он так смел от счастья, но промолчал и взглянул на команду.

— И я, — сказал Ошанин, сделав шаг вперед.

— И я, — отозвался боцман.

Вызвались еще три, еще два матроса, — и через минуту добрая половина команды хотела идти на шлюпках.

— Довольно, сказал Полковский.

Он отобрал девять человек. На миг его взгляд задержался на Птахе. Полковскому не хотелось посылать его; но под действием открытого ждущего взгляда Птахи губы капитана произнесли его имя.

Не теряя времени, смельчаки, сопровождаемые старшим штурманом Пахальчуком, спустились на палубу. Птаха оглянулся и послал приветливый взгляд в сторону Полковского, одиноко стоящего на крыле мостика. Полковский узнал лицо штурмана и грустно подумал: «Зря послал, зря послал». Каскады брызг обдали его и застучали о стекло рубки. Полковский, уцепившись за перила, наблюдал за всем, происходящим на палубе.

Налетевший вал разметал всех матросов в стороны. Кто успел ухватиться за мачты, ванты, лебедку, тот устоял. Матроса Ошанина одна волна выбросила за борт, а встречная извлекла из пучины, швырнула на палубу и ударила о лебедку. Его унесли в кубрик.

Птаху волна пронесла вдоль всего судна, внезапно оставила на корме и с шиканьем соскользнула за борт, точно чего-то испугавшись. Корма поднялась. Птаху непреодолимо потянуло заглянуть вниз. Придерживаясь за фальшборт, он заглянул туда и увидел киль, подзор винтов и понял, что винты рассекают воздух. А еще ниже зияла страшная водяная пропасть.

Внезапно над кормой выросла стена воды и надвинулась на Птаху. Он почувствовал, как корма стремительно падает, а внутри у него как будто что-то отрывалось и тоже падало вниз.

Он не успел вздохнуть, как очутился в зеленой массе; в нос и в глотку забилась соленая вода, ноги перестали ощущать палубу — и он почувствовал, как куда-то несется вместе с волной.

Потом его ударило о что-то, из глаз посыпались искры, а изо рта и носа полилась вода. Вздохнув, он открыл глаза: волны не было. Птаха захохотал и попробовал встать. Сильная боль в спине и ноге согнула его, но он встал, выпрямился и, чтобы скрыть перед товарищами мучившую его боль, стал улыбаться и, хромая, поплелся к шлюпбалке, где уже мелькали силуэты людей.

Первую спущенную на воду шлюпку волна подхватила, ударила о борт и выбросила на палубу грудой щепок.

Полковский приказал остановить спуск, с большим трудом положил корабль носом против волны и прошел на палубу. Прежде чем вновь заскрипели блоки на шлюп-балках, матросы по его приказанию выплеснули за борт шесть бочек масла. Как только волнение немного утихло, Полковский приказал опустить тали — и шлюпка шлепнулась в воду. Птаха, скрыв ушиб, первым прыгнул в нее. А через пятнадцать минут Полковский уже с тревогой смотрел вслед мелькавшим на гребнях волн трем шлюпкам. Вскоре пучина и тьма скрыли шлюпки.

Между тем требования о помощи становились все настойчивее. Немцы перечисляли все бедствия, обрушившиеся на их судно. Радист то и дело сновал из радиорубки на мостик и обратно.

— Сообщите им, — сказал Полковский, — что три шлюпки вышли; пусть приготовятся.

После этого с час никаких сообщений с «Дейчланд» не было. Полковский, ловко маневрируя, то сбавляя, то увеличивая ход, держался вблизи мерцающих огней немецкого судна.

Шлюпки, казалось, совсем потерялись. Их судьба беспокоила Полковского, хотя он знал, что ими управляют опытные и сильные моряки.

Ветер заметно стих. Небо очистилось от туч, я на нем засияли бледные звезды.

На носу пробили склянки. Наступил второй час нового дня — двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года.

Команда, вызванная на аврал, готова была к приему спасенных. А их все не было, не было и шлюпок.

— Запросите, прибыли ли шлюпки, — сказал капитан радисту.

Немцы не отвечали. Полковского охватила тревога; ему сделалось не по себе и почему-то вспомнился Птаха. Полковский расхаживал по мостику и пристально всматривался в море. Ветер совсем упал. В вантах прекратился его свист. Полковский подумал, что еще несколько часов — и волнение ослабеет. Неужели, неужели не устоят?!