Александр Пак - В списках спасенных нет

А Полковскому было грустно.

Потом приходил прощаться Мезенцев, еще кто-то из штаба.

Полковскому казалось странным, что Ольга принимает в нем такое участие. Но ему еще раз хотелось увидеть ее. Потом Андрей поймал себя на мысли об этой девушке, и вспомнил, что прошло лишь полтора месяца со дня смерти жены. И он содрогнулся от стыда и горести. Нет, думал он, Веру он никогда не забудет; она всегда будет его женой, его единственной возлюбленной. А Иринка, Витя… Их никто не заменит. Но эти мысли уже не вызывали в нем смятения. На душе — печальный покой.

На мостике первая вахта. Как и на «Аджарии», здесь тихо: сутулая спина капитана, его замкнутость не располагают к разговорам, шуткам, до которых моряки большие охотники.

Полковский постоял у компаса, искоса наблюдая за незнакомыми старшим штурманом и рулевым, и вспомнил Афанасьева, последний миг прощания с ним, неизгладимо врезавшийся в память. Что из себя представляет этот штурман, эта новая команда? Ему хотелось познакомиться с ней.

— После вахты проверим в трюмах крепления грузов, — сказал он.

Штурман сухо и официально ответил:

— Есть.

Полковский и штурман спустились в трюм и зажгли свет. Андрей вслед за штурманом шел между штабелями снарядных ящиков. Их здесь были тысячи. Тщательно осмотрев крепления, Андрей сказал:

— Надо поставить клинья, дополнительное крепление. Даже слабая зыбь все растрясет на этой тарелке.

— Жесткое крепление?

— Именно.

Закончив осмотр, они вымыли руки и вместе пошли в кают-компанию.

Полковскому хотелось быть вместе с моряками, слушать их голоса, даже смех; он уже не чуждался их и не искал скорбного одиночества. К нему возвращалось ощущение жизни.

В кают-компании Полковский первый занял свое капитанское место и, когда старший штурман попросил разрешения сесть, он почувствовал, как в груди шевельнулось что-то приятное, давно забытое. Полковский наблюдал за моряками, которые молчали из уважения к капитану. Андрей попробовал пошутить, чтобы вызвать их на откровенность, разговор, но шутка получилась вялая.

— У нас хорошая маскировка: туман, — сказал он, но не улыбнулся. Он не мог.

— Этот шип имеет нежный характер, — охотно подхватил второй штурман, одессит с типичным одесским акцентом.

Мало-помалу в разговор втянулись все обедающие и весело высмеивали пароход, на котором они совершали едва ли не самый ответственный рейс в своей жизни.

Полковский изредка вставлял слово и думал, что эти молодые и пожилые моряки незыблемо верят в жизнь, что их не пугают ни опасности, ни трудности.

Часы шли, менялись вахты. Легкий шестибалльный шторм швырял судно так, что оно кряхтело, казалось, что вот-вот развалится. Но обошлось благополучно.

Утром за облаками слышали гул самолетов. Они пролетели мимо, не заметив судна. В лунную ночь моряки увидели подводную лодку.

Полковский вздрогнул. У него появилось сильное желание погнаться за ней и открыть стрельбу (на судне было установлено орудие), раздавить, смять ее, но с горечью он подумал о жалкой скорости «Серова», о плохой его маневренности, усилием воли успокоил сердце, преодолевая соблазн, приказал изменить курс и ускользнул от лодки, не замеченный ею.

Еще несколько часов — и откроется Одесса. Не успеет вспыхнуть заря — и моряки будут приветствовать полоску земли, поднявшуюся на горизонте.

Никто из моряков не спал. Вахтенные и наблюдатели были на своих местах. Остальная команда приоделась и теснилась в красном уголке и в курилке. Все были возбуждены. Полковский словно прилип к своему обычному месту на мостике.

Легкий бриз волновал море. Лунный свет исчез, поблекли звезды, и небо посветлело. Еще немного — и оно у горизонта порозовело.

Через три часа показалась земля. Одесса! Полковский пристально всматривался в берег. Улегшиеся было чувства вновь всколыхнулись в груди. Сколько раз он подходил к этому берегу! И первой мыслью была тогда встреча с Верой, с детьми… Теперь его никто не встретит, некуда будет спешить… Защемило сердце.

— Выставить наблюдателей на носу и корме, — приказал он.

Штурман повторил приказание. Через две-три минуты Полковский увидел, как на бак взошел матрос.

Берег все ближе. Уже видны белые пятна домов. Потом выросли маяк, мол, серый прямоугольник холодильника. Порт.

Одесса! Здесь каждая улица, каждый дом — это память о его юности, это мечты о море, это любовь и страстный шепот, это ухаживание за Верой и ее первый поцелуй, это сотня дорогих воспоминаний. Одесса, родная!

Вот каких-нибудь восемь-десять кабельтовых и маяк — ворота порта.

Где-то далеко ухнуло. Что-то просвистело у правого борта и тяжело шлепнулось в воду, подняв фонтан брызг. Немного погодя, донесся звук выстрела.

«Снаряд», — догадался Полковский.

Андрей вышел на верхний мостик и встал у переговорной трубы. Теперь он знал, что стреляют от Куяльницкого лимана.

А снаряды все падали. Они рвались метрах в пятидесяти от парохода.

Полковский смотрел на фонтаны за бортом и выжидал мгновение, чтобы изменить курс. Судно, послушное его воле, медленно поворачивалось и шло туда, где только что рвались снаряды.

Заговорила еще одна батарея. У Полковского не дрогнул ни один мускул. Снаряды ложились совсем рядом и, когда казалось, что следующий снаряд обязательно настигнет судно, оно уходило немного в сторону.

Из города в ответ ударили наши батареи. Завязалась перестрелка. А судно, как пьяное, зигзагами шло к родному порту.

Вот уже пройден маяк, а снаряды все падают, вздымая фонтаны. Наконец, и ворота порта остались позади. Умолкли вражеские пушки.

«Серов» подошел к Арбузной гавани. Еще издали Полковский видел, как туда направился отряд краснофлотцев. Когда Полковский сошел на берег, перед ним остановился рябой матрос в бушлате.

Полковский снизу вверх посмотрел на улыбающееся скуластое рябое лицо; оно ему показалось родным, и он невольно улыбнулся.

— Ну, шо? — сказал краснофлотец и рассмеялся. Потом обнял Полковского и прижал к себе.

Кто-то сзади крикнул:

— Хлопцы, качать! — и Полковский не успел оглянуться, как десятки рук подхватили его и подбросили вверх.

Но вот Полковского опустили на землю и подали фуражку, свалившуюся с головы. К нему подошел командир-краснофлотец с перевязанной головой и огромным маузером на боку.

— Спасибо вам от черноморцев, — сказал он, сжав руку Полковского.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом, заключили друг друга в объятия.

И Андрей Полковский опять улыбнулся. Что-то теплое подкатило к его сердцу, а в груди стало легко. Охватив взглядом улыбающиеся и в то же время суровые лица моряков, он почувствовал, что глаза его стали влажными, и, чтобы скрыть слезы, тихо сказал: