Александр Трушнович - Воспоминания корниловца (1914-1934)

В XIX веке наше национальное самосознание крепнет, пост р-пенно принимая форму и наполняясь содержанием. Это — начало национальной жизни, национально-политической программы и идеологии. Вековая мечта, охватившая славянские народы, ранее неопределенная, начала принимать реальный облик в России и русской культуре [1] Политика австрийского правительства и германского канцлера Бисмарка по отношению к славянам вызывала негодование русской общественности. В 1867 г. в брошюре “Братьям-славянам” было опубликовано стихотворение Ф.И. Тютчева “Славянам” (первоначальное название “Австрийским славянам”), в котором поэт выступает как защитник интересов братьев-славян. Стихотворение было прочитано 21 мая 1867 г. на банкете, данном московской общественностью в честь прибывших на Этнографическую выставку славянских гостей. Они кричат, они грозятся: “Вот к стенке мы славян прижмем!” Ну, как бы им не оборваться В задорном натиске своем!.. Эпиграф к этому стихотворению “Славян должно прижать к стене!” взят из выступления австрийского министра иностранных дел фон Бейста, проводившего политику подавления славянских народностей в Австро-Венгрии. . Наиболее ярко вспыхнуло это движение среди приморских словенцев в Триесте под непосредственным влиянием русских славянофилов.

Русско-турецкая война 1877–1878 годов оставила у словенцев такую же неизгладимую память о жертвенном подвиге России, как и у других славян. Вековой сон превратился в реальную мечту, в смысл жизни, в историческое задание. Лучшие наши умы готовили народ к осуществлению этой мечты. И вот приблизилось время, которое никогда больше не повторится, веками вымученное, веками ожидавшееся.

О России вечерами рассказывал мне дедушка. Как я впоследствии понял, знал он о ней немного уже потому, что учить русский язык власти запрещали. Но его любовь была искренней и вера непоколебимой. Его рассказы, его вера на всю жизнь стали основой моих чувств к России.

Когда немцы и итальянцы не разрешили открывать словенские школы, ссылаясь на незначительность нашей культуры, мы, плохо знавшие собственную литературу, называли и Пушкина своим поэтом в уверенности, что он действительно наш. Сравнивая свой небольшой двухмиллионный народ с другими, мы с полным правом утверждали, что его культура и цивилизация находятся на высоком уровне. В 1910 году неграмотных у нас было всего четыре процента. Славяно-турецкая война, вспыхнувшая за два года до мировой, всколыхнула наш народ. Многое свидетельствовало о приближавшейся схватке между германским и славянским миром. Среди словенцев возникло национально-революционное движение, охватившее значительную часть населения, кроме клерикальных католических кругов. Великое историческое событие приближалось, мы его ощущали и желали.

Через несколько дней после того как 1 августа 1914 года Германия объявила войну России, мы, группа студентов, собрались вблизи Триеста на высоком скалистом берегу Адриатического моря, между деревней Набрежина (название на карте значилось только по-итальянски) и Девинским замком, где известный немецкий поэт Рильке писал свои “Дуинезские элегии”. Все мы 8 августа получили от воинского начальника направления в австрийскую армию. Был полдень, спокойное море сияло в лучах солнца. Мы сидели молча на камнях. Бывают в жизни мгновения, когда прожитое предстает пред внутренним взором, как яркое видение. И так же, как душу моего народа веками согревала историческая мечта, так и мою молодую жизнь с первых же лет сознательного восприятия мира согревала мысль о России.

Молчание прервалось. Мы обсудили положение и решили всеми силами постараться попасть на фронт, чтобы там перейти к русским и вместе с Русской армией сражаться против общего врага. Как студенты, мы могли записаться вольноопределяющимися в полки по своему выбору. Я записался в 47-й пехотный полк, в мирное время стоявший в Горице. Меня, студента-медика Венского университета, хотели зачислить в тыловую санитарную часть. Многие давали взятку, чтобы туда попасть. Я дал взятку, чтобы попасть не туда, а на фронт. Мы считали себя воинами славянской армии, которую — мы в этом не сомневались — создаст русское командование, принесли ей присягу и объявили недействительной присягу, которую нам придется произнести в австрийской армии. Сняв фуражки, спели наш гимн “Гей, славяне” и взяли на себя обязательства по действиям в тылу нашего врага Австро-Венгрии. Это была весна нашей жизни — жизни, отданной родине.

Где же она, эта самая позиция? Где предметное олицетворение слова, которое не сходило с уст миллионов людей всех рас и культур во всех странах мира? Стучало в висках, глаза пожирали пространство передо мною. Кусты. За кустами склон переходит в долину шириною в полкилометра. По ту сторону долины такой же склон, такой же лес и прогалинки с белыми полосками снега. Ни следов разрушения, ни выстрела — тишина.

— Не вижу, — говорю.

— Да вон, — показывает офицер, пришедший с позиции, — видите: опушка леса, а от нее спускайтесь по полянке, которая идет вниз, в долину. Видите кустик? Ну и тонкая полоска.

— Вижу, вижу!

Тончайшая полоска, и там — подумать только! — русские. Расстояние ничтожное, прицел две тысячи, самое большое.

Ночью мы поодиночке перебрались в окопы, занятые малочисленной первой ротой. Окопы удобные, но низко, на склоне горы. Нас предупредили: “Днем голову не высовывать! Напротив — сибирские стрелки”.

Обстановка в роте была неважной. С. относился к нам враждебно и как кадровый офицер к офицерам запаса, и как словенец-ренегат к словенцам-патриотам. Днем он с двумя унтер-офицерами упражнялся в стрельбе по русским. Когда сибирякам надоедали эти упражнения, они несколькими меткими выстрелами надолго отнимали у С. охоту показываться в бойнице.

Ночами мы слышали редкие ружейные перестрелки. Зато правее от нас, с Дуклы, всю ночь доносилась артиллерийская канонада. Там, где силуэты гор опускались, стояло большое зарево. Это был один из жертвенников войны, жуткий и величественный, созданный человеком. Самое человеческое из всех его изобретений. Много огненных жертвенников воздвигала история на славянских полях. А теперь пришло время освободиться от чужеземного ига и соединиться в несокрушимую силу, чтобы настал наш славянский век, одухотворенный религиозным и нравственным началом великой русской культуры.

Но как перейти к русским? Мы стоим на месте, они тоже. Их окопы близко, ночью разведка выходит редко, и то только шагов на двести, в лощину, правее нашего окопа. Солдаты почти все немцы, ротный командир хуже немца, нам не доверяет, возможно, шпионит. Подождем… Дни проходили скучно: чтения мало, а размышления излишни — все уже было решено.