Николай Сташек - Крутыми верстами

У Анны Павловны задрожали губы, глаза наполнились гневными слезами, но она, сжавшись в тугой комок, произнесла прерывающимся голосом всего несколько слов: «Да ты понимаешь?! Ты… ты понимаешь?! Дремов мой муж!»

Черемных почувствовал, как его бросило в жар. Оторвавшись от подушки, он хотел взглянуть Анне Павловне в глаза, но она, резко сбросив одеяло, вскочила с постели. Поднялся и Черемных. По-своему поняв причины душевного расстройства Анны Павловны, он начал, виляя, объяснять свое отношение к репрессированию Дремова, но она не стала его слушать. «Это ложь!» — твердо заявила она.

На том они тогда и расстались, но недели три спустя ей принесли письмо, в котором Черемных после пространных объяснений в любви и многократных предупреждений «понять его правильно» подробно описал свою встречу с одним из сослуживцев, хорошо знавшим Дремова и случайно встретившимся с ним перед войной в лагере. Встреча была радостной, но совместное пребывание весьма непродолжительным. Во время работы в карьере Дремов пренебрег мерами предосторожности и, сорвавшись со скалы, погиб.

«Убиваться не стоит, — писал Черемных. — Мне тоже нестерпимо жаль боевого друга, но теперь его уже не воскресить. Ты мужественная женщина, видела много смертей, должна пережить и эту…»

Далее Черемных просил побыстрее сообщить, когда она сможет ехать к нему. «Тут тебе будет легче перенести горе. Можешь полностью положиться на меня», — были его последние слова.

Анна Павловна никакого ответа Черемных не дала, а на поступавшие от него письма смотреть не могла. Она не хотела верить, что Дремова нет в живых. Ее уверенность основывалась не только на предчувствиях, но и на ответе, полученном из лагеря. На четвертушке серенького типографского бланка значилось: «Дремов Иван Николаевич в числе содержащихся в лагере не числится».

Мучительное тяготение к Черемных оборвалось так же неожиданно, как и возникло. У нее наступило такое состояние, при котором она, цепенея, стала с ужасом спрашивать себя: «Что такое было со мной? Так это же предательство! Пусть Иван узнал о моих подозрениях, пусть он даже погиб — я не имела права давать какой-либо повод Черемных плести эту мерзкую паутину».

Она вспомнила, как однажды у нее возникло твердое решение написать Черемных в самых резких тонах, что между ними ничего не может быть общего, а то, что было, заслуживает осуждения. Она взяла бумагу и карандаш, но когда села за стол, то почувствовала, что не хватает сил не только для того, чтобы думать о содержании письма, но и заставить себя механически водить рукой. Отбросив все в сторону, она судорожно сжала руками голову и еще раз прокляла тот день и час, когда, не стерпев после многих лет неутешного бабьего одиночества, поддалась соблазну.

Как бы там ни было, Анна Павловна считала, что на фронте у нее будет больше шансов что-то услышать о муже. Что касается отношений с Черемных, то она, пока еще не зная, как он будет себя вести в новых условиях, намеревалась их порвать раз и навсегда. Фактически получалось совсем по-иному. Встретил он Анну Павловну с распростертыми объятиями и продолжал уверять, приводя довольно веские подтверждения, что Дремов давно погиб.

— Что поделаешь? Теперь его уже… — скорбно вздыхал он.

Эти уверения привели к тому, что Анна Павловна сдалась. Через несколько месяцев после прибытия на фронт она стала его женой. «Что же, видать, судьба», — с болью в душе думала она.

Новый начальник политотдела дивизии Сергей Данилович Титов — человек средних лет с жесткими, рано поседевшими волосами, — поджидая комдива, неторопливо прохаживался вдоль блиндажей наблюдательного пункта. Убывая к новому месту службы из политотдела армии, где он более двух лет занимался пропагандистской работой, Титов не сомневался, что работа на новом месте будет ему по плечу. Иначе думать он не мог. Работая длительное время в райкоме, он был повседневно связан с людьми, а с начала войны прошел по ее дорогам много тысяч верст, испытав и горечь поражений, и радости побед. Так что служба в боевых частях для него не была новинкой. И тем не менее уже с первых дней знакомства с положением дел в дивизии ему пришлось столкнуться с рядом вопросов, которые раньше, с армейской колокольни, казались совсем пустяковыми или о которых вообще можно было бы и не говорить. К примеру, провел он сегодня весь день на плацдарме у подполковника Лымаря. На первый взгляд боевая жизнь полка течет нормально и никаких опасений не вызывает: до людей доходят все виды продовольствия, на тяжесть службы никто не жалуется, если глубоко не вникать в суть дела — можно подумать, что полк совершенствует оборону, вроде даже готов по первому приказу перейти в наступление. И все же Сергей Данилович обеспокоился. Уж очень не понравилось ему то, что при разговорах с людьми в них не чувствовалось огонька, злости к врагу. В общем, в полку не наблюдалось боевого порыва. А это самое страшное.

Полк застрял у самого уреза воды, и, когда спросил Сергей Данилович, почему не принимаются меры для улучшения позиций, никто толком ответить сразу не смог. Переглядывались и молчали.

«Вот тебе и проблемы. Разве в полку никто не бывал? — спрашивал себя Сергей Данилович. — Надо поговорить с комдивом. Думается, Иван Николаевич правильно поймет состояние дел и мириться с упущением не станет. Мужик он рассудительный, в армии уважаемый человек. За время командования дивизией она еще прочнее закрепилась в числе лучших. Особенно отличилась в январе — феврале при разгроме окруженной группировки противника в районе Корсунь-Шевченковского. Да и здесь, на плацдарме, ее части были раньше других. Они в числе первых закрепили Кицканский плацдарм, имеющий важнейшее значение для будущей наступательной операции, начало которой, видно, не за горами. Но чтобы не оскорбить самолюбия, тут нельзя с бухты-барахты, надо до конца прожевать», — заключил Титов.

Глубокое небо посинело. В пойме реки повис хлопьями туман. Его пронзили всполохи разноцветных ракет. Послышался то в одном, то в другом месте рокот пулеметов. Где-то на участке левофлангового полка разорвалось несколько мин. Полковник Титов остановился, взглянул в сторону передовой, за реку. «Вроде бы совсем ни к чему. Все дни было тихо», — подумал он, не сходя с места.

Вскоре и пулеметные очереди, и разрывы снарядов прекратились. Закурив, Сергей Данилович намеревался зайти к начальнику штаба, но, подойдя к ходу сообщения, заметил в дымке скакавших в сторону НП всадников. «Дремов, — понял он и направился к лощине. — Надо перехватить».

Спешившись в лощине, Дремов, тяжело переставляя утомленные ноги, направился на НП, считая его основным пунктом управления и в то время, когда на фронте устанавливается относительное затишье. Находиться где-то в хате, в деревне, что в общем-то никем не осуждалось, он считал для командира непозволительным. «Лучше один раз увидеть, чем три раза услышать. Для того командирам и предусмотрено это место — наблюдательный пункт», — говорил он как бы невзначай, когда доходили до него слухи, что кое-кому из командиров частей не нравится постоянно «киснуть» на НП. Правда, штабники, не без усердия подполковника Бражникова, держали для него оборудованную хатку в деревне, но он в ней бывал лишь часик-другой после баньки.