Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки

– Наби, почему они не отдыхают? Ведь ночью ты собрался вниз?

– Да вот команда такая поступила. Проверка едет, – развел руками Наби.

Было дело, к нему цеплялись политработники: дескать, жестокость проявляет к пленным. Но суть была в другом. Акрамов задницы никому не лизал. И если кто его природное миролюбие и вежливость принимал за слабость, то жестоко ошибался. Он не любил болтунов. А их среди политработников становилось все больше. Афган усиленно насыщали дерьмом из советской войсковой глубинки. В конце концов командование ТуркВО добилось решения на самом верху – не посылать в Афган людей, имеющих взыскание, как в штрафной батальон. Дело в том, что они свои грехи потом нередко смывали чужой кровью. Солдатской. Не по злому умыслу, а по общему состоянию духа. На войне не стоит иметь в душе обиду на «ту жизнь». Это плохо кончится для тебя и для других.

А последняя встреча с Акрамовым в Афганистане была такая. Как-то утром он прибежал и с порога выдал: «Саня, меня к «Герою» представляют. Через час самолет. Нужны фотографии на матовой бумаге в кителе. Выручай!» Все для фото было готово. Повесили экран из загрунтованной простыни. Кусочек пленки в «ФЭД». Штатив от «ПАБ». Подсветка. А китель? Тут я вспомнил, что есть у меня китель. С погон лишнюю звездочку долой. Акрамов – лейтенант. А петлицы черные? А эмблемы танковые? Некогда менять, да и не на что. Я оценил ситуацию. Наби пришел ко мне... «Слушай, брат! Прокатит. Кто там будет смотреть?» Успели к борту, уходящему в Москву. Там был какой-то нарочный.

Я встречался с Акрамовым через двенадцать лет в Душанбе, во время гражданской войны в Таджикистане. Встречался с ним в Москве в 2003-м, еще через несколько... лет. Он не изменился. А на удостоверении Героя Советского Союза отчетливо видны танки в петлицах. «Когда спрашивают: ты же мотострелок был, какие танки? Я отвечаю – это специально. Такой «спецназ» был – танковый».

Наби любил пошутить и разыграть.

В редакцию приезжали корреспонденты из окружной газеты. Был Сергей Морозов, Толик Чирков, Олег Бедула. Одобрительно отзывались о моих опусах, сетовали на цензуру. Газету «Фрунзевец» тех времен надо переписывать заново! Все бои в ней «учебные», все убитые – «пораженные мишени», все раненые – «условно». По «вводной» разрывались снаряды, горели бронетранспортеры, «выходили из строя» командиры. За успехи в учебных боях, однако, награждали медалями и орденами – настоящими. И еще нельзя было говорить о десантниках. Их как бы не было в Афганистане. Речь идет о 1981—1986 годах. Вот, к примеру, очень веселый случай, описанный мною в газете.

На деле было так. К обеду отряд возвращался из Аскалона. Кишлачок такой, к северо-западу от Кундуза, километров двадцать. На подходе к окраине города, в полосе густых садов, к нам присоединилась колонна весьма разношерстная: с «ночных» возвращалась разведка, саперы, еще кто-то. Растянулись не слабо. Но место спокойное.

И вдруг из сада ударили. Пулемет... Автоматы... Бойца ранило. Мы встали на дороге. Впереди затор. Что делать? Огонь по зарослям слева. Оттуда еще сильней. Вот уже и безоткатка хлопнула. Да кто же это достает? В эфире бардак, ругань, крики. Та часть колонны, что уже обогнула сады и стоит на шоссе, тоже под обстрелом из сада. И все плотнее огонь. И тут в эфире голос Саночкина: «Внимание. Я заместитель командира полка. Приказываю всем прекратить огонь. Немедленно. Прекратить огонь». Стихло. И совсем тихо стало. Никто в нас из сада не стрелял. Просто на шоссе кому-то что-то показалось, и он прочесал сад пулеметной очередью. А мы ответили. Ну и началось. Вот такая была «подкова».

В газете же все это выглядело примерно так. Во время Великой Отечественной группа разведчиков, обнаружив, что немцы растянули колонну по изгибу лесной дороги, открыла огонь из лесу. И фрицы стали долбить друг друга. Вот такова точность газетных сообщений той поры. Ну, ничего. Кое-кто ухитрялся вписывать реальные события в контекст гражданской войны. Газетчики понимали неизбежность эзопова языка. А вот народ, армия – ни в какую. Мы писали для себя. Ну и читали, выходит, сами. «Пишите эзоповым языком, вы же можете», – уговаривал нас военный цензор, вычеркивая даже упоминание о тельняшках. Он был всегда пьян, но от этого не менее бдителен. А язык наш точно был – «эжопов». Тут, конечно, надо было выбирать: или язык в ж..., или всего тебя (вместе с языком, судьбой, чадами и домочадцами и домашними животными) туда засунут глубоко и навсегда. Так казалось в начале восьмидесятых.

Подвезли кирпич-сырец, гравий, песок, цемент. Игнатов стал каждое утро проверять, что сделано на строительстве редакции. Махно, слава богу, вернулся из Союза и опять занялся газетой. Он успешно набивал ее старыми, чуть измененными заметками, а фамилии «передовиков социалистического соревнования» брал в ротных стенгазетах. С учетом того, что почта приходила один раз в неделю, «За честь Родины» в полках прочтению не подлежала. Я уже упоминал, что бойцы не читали и «Красную Звезду», она писала об офицерах. Некоторой популярностью пользовалась окружная газета «Фрунзевец» и «Комсомольская правда».

По распоряжению Игнатова в полках собрали строительную команду. И пошли кирпичные работы... Коробку вывели быстро. Я удачно выменял на спирт рамы и старые доски от опалубки. Из них, сшитых по две и положенных на ребро, пришлось изобразить потолочное перекрытие. Ничего! Дерево не подведет. Даже если обломится, то не убьет. Но самая большая удача – это крыша.

Мне удалось уломать старшего лейтенанта из строителей, курирующего работы, выписать со склада гофрированное оцинкованное железо. Мы его быстренько в дело пустили. Крыша сияла на восходе и закате, как новенькая медаль «За отвагу». Но тут вмешался строительный босс – полковник какой-то. Харя красная, живот необъятный. Подъехал на «уазике», стал орать, что он всех посадит. Железо, мол, ворованное и должно быть в другом месте. Если бы оно лежало в штабеле, я бы отдал. Но мы так пластались над этой крышей! И такая она была красивая. И обещала новую жизнь. Я вышел к полковнику, представился и сказал, вынув из кармана гранату: «Я вот сейчас суну пару таких чушек под крышу. Будет решето. Вот и забирайте». Я его не боялся. Они, суки, пачками уже проходили по военной прокуратуре за продажу стройматериалов, и если откупались, то еще большим воровством до очередной проверки. Дело закончилось тем, что Игнатов меня несильно поругал. С «военстроем» ему тоже ссориться не с руки было – Дом офицеров возводился, большой бетонно-железно-деревянный амбар, главная забота и гордость Игнатова. Палаточный, тот, с которым въехала в Кундуз 201-я, сгорел в феврале 1981 года. А затраты и объемы материалов на новый «храм армейской культуры» были несравнимы с моей редакцией, даже не внесенной в титульный список.