Сергей Скрипаль - Афган

– Вперед, мать вашу! Вперед... Выбить духов...

И Сашка орал те же слова, перебегая от одной группы к другой. Люди не могли подняться под ураганным огнем. Приходилось ждать затишья.

Как только духи чуть успокоились, Сашка выскочил на дорогу и рванул к дувалам. За ним хлынула рота. Он не оглядывался назад, так как был уверен, что люди пошли за ним, и чувствовал их спиной. Его перегнал Поливайко с РПК. Пулемет в его руках казался игрушкой, злобно рычащей, выплескивающей огненные струи. Духи очнулись и с новой силой лупанули по роте. Рухнул командир второго взвода, пули стеганули его ниже колен. Солдаты на мгновение застыли, готовые залечь тут же в пыли на голом месте. Но Поливайко, сменив коробку, хлестнул длинной очередью по дувалу – и пулемет духов заткнулся. Солдаты опять ринулись вперед, простреливая пространство перед собой, и некоторые уже просачивались в тесные улочки, а Поливайко все стоял один среди дороги и долбил из пулемета по верхней кромке дувала, не давая духам вести прицельный огонь. И все же горячая струя прошила его ноги. Он упал, напрягая все силы, откинул сошки пулемета и продолжал стрелять. Краем глаза он видел, как медбрат с двумя солдатами оттаскивали с дороги командира второго взвода и еще двоих раненых. Еще одна пуля ударила в спину Поливайко и, минуя позвоночник, вошла в почку. Боль резанула ослепляюще, но он сменил еще одну коробку и, уже погружаясь в беспамятство, нажал на курок. Рядом блеснул гранатный разрыв, взметая осколочно-пыльный вихрь. Пулемет замолчал, вызвав в умирающем мозгу Поливайко удивление. Мышцы продолжали давить на курок, но кисти, отсеченные осколками, безвольно повисли на РПК...

Бой смолкал у реки, изредка всхлипывая истеричными очередями. Духи ушли на другой берег Мошхада.

«Ми-8» ввинчивался в воздух кандагарского аэродрома. Сашка сидел на алюминиевой скамейке и всматривался теперь уже в знакомые ориентиры. В его ногах лежали трупы погибших в этом рейде, накрытые плащ-палатками. Остатки первого взвода дремали. В хвосте вертолета глухо позвякивало трофейное оружие, за которым уходила так и не подошедшая бронегруппа.

Сашка лежал в небольшой палате кандагарского госпиталя и наслаждался долгим сном, вкусной горячей пищей, вниманием медсестер и вообще беззаботной жизнью. Рана была не сложной: осколок вырвал кусок мышцы из бедра, и началось заражение. Теперь уже все зажило, и завтра-послезавтра домой – в батальон. Пока Сашка отлеживался в госпитале, его группа сходила в рейд на прочесывание района, прилегающего к Кандагару, и теперь была на отдыхе – в карауле второго эшелона. Почти все ребята, от офицеров до солдат, побывали у него. С ними раненому было неуютно, неловко от своей сытости-бритости, а они, уставшие, запущенные, шли к нему за три километра.

Сашка встал с койки, прошел, немного хромая, к умывальнику, умылся и вышел в тесный длинный коридор со сферическим потолком. Он стоял и ждал обхода, но до него еще было почти два часа. Сегодня на смену должна была заступить Таня – хирургическая сестра, с которой и хотел встретиться Сашка. Он давно уже заметил Таню, еще в свои первые дни службы, но не мог с ней познакомиться так просто, без всякого повода. Таня всегда передвигалась очень быстро, изредка мелькала в расположении их городка, и Сашка никак не мог как следует рассмотреть её. Он видел ее хрупкую стремительную фигуру, длинные светлые волосы, а остальное придумал сам, придавая девушке те черты, которые хотел бы видеть у нее. Сашка был здорово удивлен, когда увидел Таню в операционной. Она была именно такой, какую он себе придумал. Во время перевязок Сашка разговаривал с Таней, они как-то быстро нашли общий язык. Сашка всегда стеснялся женщин, становился неуклюжим, в общем, комплексовал жутко, как сам он признавался, но с Таней ему было очень легко. Таня тоже привязалась к этому молодому старлею, красивому, высокому парню, явно влюбленному в нее.

В полках, базирующихся в Кандагаре, было довольно много женщин: официантки, продавщицы из Военторга, машинистки. Вокруг них всегда царила атмосфера ухаживаний. Сашка знал, конечно, что здесь есть женщины, но сам их не видел. После первого рейда, когда батальон стоял на построении, мимо проходила женщина, машинистка из штаба дивизии. Она шла в легком светлом платье, и солнце насквозь просвечивало ее фигуру. Строй замер в онемении. Командир батальона даже замолчал, не поняв причины звенящей тишины, оглянулся, увидел женщину, скомандовал: «Разойдись!», догнал ее, и они зашли в его палатку. Это была его «фронтовая жена».

Практически все женщины были «определены», то есть жили с кем-либо из офицеров или прапорщиков. Почти все они были одиноки там, в Союзе, и искали здесь хоть какое-то подобие семейной жизни, обстирывая, готовя пищу, деля постель со своим временным мужем, всегда на что-то надеясь и во что-то веря. Были и такие, что, пройдя все ступени от старших офицеров до прапорщиков, быстро им приевшись своей безотказностью, спали с солдатами за десять-двадцать чеков, лишь бы скопить деньжат, за что и получили свое прозвище «чекистки». Сашке было жаль этих женщин, а впрочем, всех женщин, оказавшихся здесь, на этой войне, никому не нужных ни в Союзе, ни в Афгане. Они попадали сюда через военкоматы вольнонаемными, военнослужащими или по протекции на работу в «Березках». Но где бы они ни работали, им приходилось вместе с мужиками тащить на себе все кошмары фронтового быта.

Впервые Сашка столкнулся с безжалостностью хирургии в рейде, теперь он уже не помнил точно где, где-то под Джелалабадом, в одном из отдаленных гарнизонов, заброшенных в пустыню. Он вышел из палатки, в которой ночевал со своей группой. Встал очень рано, его еще во сне стал преследовать какой-то странный запах, приторно-сладкий, неприятно назойливый. Сашка пошел между еще сонных и молчаливых палаток. Одинокие часовые поеживались под грибками, подняв воротники шинелей. Он свернул влево к бочке с водой и застыл на месте. Из палатки с красным крестом вышел невысокий коренастый солдат в белом, заляпанном кровью халате, с большим тазом в руках и вывалил из него чью-то отсеченную руку в кучу сваленных прямо в пыль частей человеческого тела, облепленных мухами, возбужденно шевелящимися на этих жутких обрубках. Волны смрада поднимались над разлагающимся мясом и разносились ветром. У Сашки потемнело в глазах. Солдат ушел в палатку, затем опять вышел из нее и начал посыпать чем-то белым эту груду. Мухи, недовольно урча, взлетали, опять садились, торопясь воткнуть свои хоботки в вонь, разложение и в чью-то боль. Сашку рвало, выворачивало всего наизнанку. Ему казалось, что он выблевал все, что съел за свою жизнь, а из него все текло и текло, струями выплескивалось из разодранного в судороге рта. Солдат-санитар равнодушно наблюдал за Сашкой, с наслаждением затягиваясь сигаретой: