Владимир Лавриненков - Шпага чести

«Нормандцы» великолепно справились с возложенной задачей, проявив при этом незаурядное мужество и мастерство — уже с элементами коллективизма. Коль так, решило командование, эскадрилье можно давать больше самостоятельности. Тем более что обеспечивать авиацией все участки фронта становилось все сложнее; на счету были буквально каждый летчик и каждая боевая машина. Безусловно, совместные вылеты должны быть преобладающими. Нужно ненавязчиво, исподволь учить «нормандцев» советской школе воздушного боя. Любой урок хорош лишь тогда, когда его закрепляешь на практике.

Пришло известие, посеявшее тревогу за судьбы посланников французского мужества. Радио «Виши» передало сообщение о том, что Кейтель подписал приказ, согласно которому летчики «Нормандии» причислялись к франтирерам, то есть к партизанам, и посему в случае пленения подлежали расстрелу.

Эту новость сообщил прибывший Мирле. Сначала он рассказал о ней только Тюляну — не знал, как ее преподнести и как она будет воспринята.

— Ого, Гитлер набивает нам цену! — так среагировал комэск. — Выходит, мы уже стали ему костью поперек горла. Пошли к летчикам, расскажешь, пусть порадуются!

Эскадрилья отнеслась к услышанному так же, как и ее командир.

— Откуда же немцы узнали о нас? — погодя спросил Литольф.

— Во-первых, из вашего пребывания в СССР никто тайны не делал. Во-вторых, вы ведете в воздухе радиоразговоры на родном языке. И, наконец, в «Правде» всему миру рассказал о вас Илья Эренбург, — ответил Мирле.

— А не пленен ли кто-либо из троих невернувшихся: Бизьен, Дервиль или Познански?

— Об этом геббельсовская пропаганда ничего не передавала. Но даже если все трое погибли, их документы могли кое-что рассказать врагу.

— Как бы то ни было, — вслух размышлял Тюлян, — отныне никому из нас не улыбается перспектива попадать в плен. Фактически нам уже вынесен смертный приговор.

— Ну и что ж, — раздался слегка простуженный голос де ля Пуапа, — русские говорят, нет худа без добра. Своим приказом Кейтель вынуждает нас драться с предельной жестокостью. И мы будем так поступать.

— Правильно, Ролан! — резюмировал Тюлян.

В тот день «нормандцы» впервые самостоятельно штурмовали немецкий аэродром в Спас-Демепске. Все шло как по маслу: внезапно налетели, обрушили на землю шквал огня, подожгли несколько самолетов, благополучно взяли обратный курс. Но недосчитались Майе, того самого Ива, который лишь недавно делил имущество невернувшихся товарищей.

Тюлян бросает взгляд назад и видит ужасную картину: подбитая, вероятно, зенитным снарядом машина, оставляя за собой черный дымный след, идет на вынужденную посадку на оккупированной, изрытой траншеями территории.

Он поворачивает группу обратно, молит бога, чтобы Ив живым не приземлился: зачем дважды переживать смерть, притом последнюю — с нечеловеческими мучениями от издевательств садистов-гитлеровцев?

Но Майе тяжело ранен. У него хватает сил лишь сорвать с себя знаки принадлежности к «Нормандии», извлечь из бокового кармана удостоверение личности и все это выбросить за борт.

Группа Тюляна, встав в круг над пылающим, с горем пополам севшим самолетом, видит, как отовсюду к нему стекаются фашисты. Полоснуть бы по ним изо всего бортового оружия, так нет боезапаса. От собственного бессилия Тюлян лишь до посинения пальцев сжал штурвал.

Оккупанты прикладами разбивают остекление фонаря, извлекают истекающего кровью Ива, бросают его на броневик.

Группа Тюляна, грустно качнув крыльями, уходит домой.

Майе уже распрощался с жизнью. Но решил, что умереть всегда успеет. Избрал тактику молчания. Как будто все происшедшее отшибло ему речь. Ведь одного французского слова достаточно, чтобы понять, кто он есть.

Ив не учел только вот чего: гитлеровцам бросился в глаза трехцветный кок советского истребителя. Вражеские пехотинцы в этих тонкостях не разбирались, однако с немецкой педантичностью занесли результат осмотра машины в протокол. Молчащего пилота бросали из карцера в карцер, пока протокол не попал в руки более осведомленного следователя. И тогда Майе предъявили удостоверения личности Бизьена, Дервиля, Познански. Все они были полуобгоревшими, с пятнами крови. Майе смотрел на фотографии дорогих друзей и понимал: это все, что осталось от них.

— Вы знали этих людей?! — орет в ухо толстый, мордастый следователь.

Ив, не выражая никаких эмоций, отрицательно качает головой. Его заставляют писать ответы, да обгоревшие пальцы не держат карандаш.

Майе бросают в концлагерь для советских военнопленных, которые, в конце концов, и спасли его: под приказ Кейтеля Ив не попал.

Ничего этого не ведали «нормандцы». Разделив небогатые пожитки Ива, отдав самое ценное на сохранение в штаб, они продолжали полную тревог, трудностей и опасностей боевую деятельность.

Пришло письмо из подмосковного госпиталя о выздоровлении Робера Карма.

За ним посылают Жана де Панжа. Место во второй кабине занимает Мишель Шик, направляющийся с поручением Тюляна в военную миссию.

В Москве де Панж внезапно заболел — продуло в самолете. Он остался в госпитале, а Шик вместе с Кармом явился к Пети:

— Что нам делать?

— Лететь.

— Каким образом?

— Садиться в кабину и лететь.

Генерал, в общем-то далекий от авиации человек, полагал, что все без исключения «нормандцы» умеют управлять самолетами различных типов.

Шик не стал разубеждать его. В свое время, читатель знает об этом, он учился в летной школе, имел в общей сложности 12 часов налета, правда, большую часть — с инструктором, но никогда не порывал с мечтой стать пилотом-профессионалом. А тут такой случай!

— Слушаюсь, мой генерал! — отчеканил он и вместе с Робером Кармом отправился на аэродром.

У-2 в конечном счете был сходен со стареньким «Потез-25», на котором Мишель начинал летную «карьеру». Шик решительно занял место в передней кабине, завел мотор, вырулил на старт, ушел на взлет. Набрав высоту 50 метров, — больше не полагалось, как объяснял де Панж, — он весело закричал:

— Ну что, Робер, и в самом деле не святые горшки лепят?!

Не слыша никакого ответа, оглянулся и… обомлел; задняя кабина оказалась пустой.

— Какая-то чертовщина, — испуганно проворчал Мишель. — Неужели со страху выпрыгнул. Так вроде не слышно было.

Гадать бесполезно. Надо возвращаться. Легко сказать! Ведь целых два года не сажал самолет. А тут подмосковный аэродром — техники на земле и в воздухе невпроворот. «Что делать? Лететь дальше? А как доложу, куда пропал Робер? И дернул меня леший согласиться! На всю жизнь наживу неприятностей».

«Пойду все же назад. Наломаю дров — будет легче с генералом Пети объясняться».