Владимир Лавриненков - Шпага чести

Грунтовой аэродром с ярко-зеленым травяным покровом понесся назад под крыльями истребителя.

До сих пор Жаку приходилось отрывать машину только от бетонки, оборудованной световыми аэронавигационными средствами обеспечения взлета и посадки. А тут — два солдата с красными и белыми флажками в руках да полотняный знак «Т» посреди летного поля. Для Сент-Фалля, привыкшего к комфортным аэродромным условиям, все здесь внове, необычно. А это настораживает, повышает напряженность, порой выводит из равновесия.

Уже на рулении Жак почувствовал себя не в своей тарелке. А когда солдат-стартер взмахнул белым флажком — дал разрешение на взлет, Жак так резко двинул сектор газа, что самолет стрелой сорвался с места; пилоту показалось, будто он сидит верхом на пушечном ядре. У него даже мелькнула мысль: «Соврал о налете и очутился в положении барона Мюнхгаузена».

Дюран видел по расстроенному лицу Жака; тот мало что соображает. Пора убирать щитки, регулировать шаг винта, начинать разворот, а Сент-Фалль сидит как истукан, не пытаясь что-либо делать.

Скорость уже 400 километров в час, аэродром уходит… Дюрану пришлось хорошенько треснуть Сент-Фалля по спине, чтобы привести его в чувство.

— Разворачивайтесь! — закричал.

Жак с перепугу заложил такой крен, что, казалось, машина вот-вот перевернется.

— Что за коленце? — спросил Дюран.

— Глубокий вираж.

— Не вираж, а глубокий мираж! — зарычал Дюран. — Хватит. Иди на посадку. Аэродром видишь?

— Вижу, — снова соврал Жак и тем еще более усугубил свое положение.

Более-менее выровняв «як», он стал растерянно всматриваться в землю, но нигде не мог обнаружить очертаний взлетно-посадочной полосы. Совершил много, поворотов и доворотов, пока отыскал полотняный «крест». Не отрывая от него взгляда, начал снижаться.

Самое ужасное произошло на посадке: трижды дал такого «козла», какого давно не видывали «нормандцы». В последний раз грохнулся с двадцатиметровой высоты. Самолет, чудом не рассыпавшийся, начал пробежку.

На стоянке Жак не осмеливался повернуться к Дюрану. А так как тот молчал, рискнул заговорить первым;

— Это, наверное, было не слишком блестяще.

Ожидал взрыва негодования, но услышал спокойное, доброжелательное:

— Видно, долго не летал. Полагаю, еще два-три полета и войдешь в норму.

Прошло несколько дней. Аса из Сент-Фалля явно не получалось. Сменили инструктора, передали его Лефевру, о котором говорили, что он и медведя может научить летать.

Этот возился недолго. После двух совместных вылетев преспокойно заявил:

— Завтра выпущу в небо одного.

Сент-Фалль остолбенел. Он ведь недавно чуть не сломал шасси при посадке. Заметив его замешательство, Лефевр спросил:

— Не хочешь или боишься?

— Не уверен, — чистосердечно признался Жак.

— Это потому, что все надеешься на дядю, сидящего в задней кабине.

Вечером Жак узнал, что он определен в 1-ю эскадрилью, которой командует лейтенант Леон — смелый, отважный человек, больше всего презирающий в людях нерешительность. Сент-Фалль знал о том, однако не подавал виду, что волнуется перед первым самостоятельным вылетом.

Прошел он сравнительно благополучно.

— Ну вот, в целом неплохо справился. Можешь летать себе на счастье, — сказал Лефевр.

На следующее утро объявили о перелете в Городечно. Взмывали в воздух парами. Леон взял себе ведомым Жака. А тот никогда в жизни не летал в строю. Но снова промолчал, боясь гнева командира, который запросто мог дать ему путевку в Раяк на доучивание.

В небе Сент-Фалль выглядел, как потом говорили, «чертом на резинке». То отстанет, то обгонит ведущего, то окажется в самом конце группы. Леон сначала думал, что ведомый проявляет элементарное лихачество. Но когда дело дошло до посадки на аэродром, показавшийся Жаку величиной с носовой платочек, все стало ясно. Пилот кружился до тех пор, пока не улеглась пыль от последнего самолета. Заходил на приземление несколько раз — и все ошибочно: с большим недолетом или перелетом.

— Пропадет ни за понюшку табаку, — сказал наблюдавший Пуйяд. — Дюрана, Лефевра ко мне!

Когда те, запыхавшиеся, прибежали, Жак уже чиркал колесами грунт, не уменьшая обороты двигателя. Его несло и несло, пока перепуганный насмерть солдат-финишер не вскинул над головой крест-накрест флажки — сигнал на выключение двигателя.

Жак еще рулил, а Пуйяд распекал Дюрана и Лефевра:

— Как вы проверяли Сент-Фалля? Эх вы, мастера воздушной акробатики!

— Да он же заявил, что много летал.

— Во сне! В мечтах! На языке!

Подрулил взмыленный Жак. Открыл кабину, спрыгнул на землю.

— Марш на учебный самолет! — жестко сказал ему Пуйяд. — Слетаем вместе. Итог был неутешительный.

— Вас на задания выпускать нельзя, — сделал вывод командир полка. — Тренируйтесь. На этот раз — с Фуко.

Расчет Пуйяда был прост: если от всех Жак скрыл уровень своей подготовки, то Фуко не будет втирать очки, поскольку они раньше служили вместе и вместе прибыли в «Нормандию». Фуко же летал неплохо, уже участвовал в боевой работе. Вот пусть и займется своим другом.

— Фуко, не выдашь меня? — напрямик спросил Жак.

— Это не в моих правилах, но ты ходишь по лезвию бритвы.

— Ничего. Скоро освоюсь, все наладится.

— К сожалению, такое происходит не с тобой одним. Другие чудачат не меньше.

— Дорогой Фуко, не надо нотаций, лучше займемся делом.

«Занятие делом» кончилось тем, что на третьем самостоятельном вылете Жак приземлился «усами в траву», сильно повредил «як», но чудом остался живым-невредимым.

Примчался Пуйяд. Его красивые вьющиеся волосы взъерошились, глаза налились кровью, голос прерывался:

— На каком месте глаза у вас?! Думаете, русские специально дают самолеты, чтобы мы разбивали их?..

— Ты что, свихнулся? — более «учтиво» обратился к нему Фуко после ухода командира полка.

А Жака душила жгучая горечь не столько от того, что он виновен в аварии, а от страха: теперь-то его наверняка отправят на Ближний Восток.

— Нечего рычать на меня, лучше узнал бы, что со мной сделают, — ответил он другу.

Ужинать не пошел. На нарах в полусгоревшей хате, несмотря на все беды, уснул мертвым сном: парню было немногим больше двадцати.

На рассвете почувствовал, что кто-то дергает за ноги.

— Вставайте! — услышал властный голос Пуйяда.

Вскочил как ужаленный, успев подумать о предстоящей «капитальной порке».

— Что, малыш, совсем раскис? — понизил голос комполка. — Только те не падали с коня, кто никогда не садился на него. Иди на аэродром, бери мой «як», сделай три круга.

На ходу одеваясь, всех переполошив, Жак рванулся на стоянку. Там у командирского самолета уже хлопотал Василий Ефремов.