Кипхардт Хайнар - Герой дня

– Странно. Когда эти мерзавцы провернули номер с Вилле, Рудат опять-таки был рядышком. Весьма странно, - заметил он.

Хазе заинтересовался. И человеческими симпатиями Вилле к Рудату, и историей Рудатовой семьи. А потом в свою очередь подзавел Умфингера, чьи здоровые национальные чувства были на редкость легко возбудимы.

Из своей самоходки Вилле держал радиосвязь с Фюльманшем и сигнализировал разноцветными ракетами о выходе на тот или иной рубеж. Наблюдение и руководство операцией по затягиванию петли вокруг Требловки велось с борта двух самолетов ближней разведки типа «физелер шторх». Вилле был заворожен тем, что все идет как по маслу. Это отвечало его представлениям о войне в нынешнюю техническую эпоху. Он лишь недоумевал, почему партиэаны не делают попыток вырваться из котла. Наверняка ведь не все ушли. Только численность подразделений, инсценировавших ночью псевдоатаку на севере, оценивалась в четыреста - пятьсот человек. Вряд ли они позволят согнать себя, как овец, в Требловку и перестрелять. Или все-таки надеются ускользнуть оттуда под видом гражданских лиц? Едва ли они настолько наивны. Но кругом тишина - людей нет, никто не стреляет, никто не сопротивляется.

Даже оборудованные полевые позиции, заложенные в нескольких километрах от Требловки, судя по всему в оборонительных целях, были покинуты, и притом не заминированы. Странно. Вилле еще не забыл беспрепятственный марш на Хабровку.

Получив донесение, что власовцы спугнули притаившихся в густо заросшей ложбине полдюжины баб, обер-лейтенант прямо с облегчением вздохнул. И немедленно выехал на самоходке, чтобы допросить их. Когда он прибыл на место, пять раздетых обезображенных трупов уже качались на суку. Допрашивали мальчишку лет пятнадцати, переодетого девушкой. С него сорвали одежду, подвесили за ноги [80] над костром, и атаман задавал вопросы. Мальчишка невразумительно мычал, если его подтягивали вверх, и дико вопил, едва лицо оказывалось вблизи огня.

Вилле приказал немедленно отвязать пленного. Мальчишка упал в горячую золу и стоял теперь перед Вилле - голый, лицо и шея в ожогах. Светлые волосы обгорели, изо рта течет кровь. Круглое заплаканное лицо распухло, тело судорожно вздрагивало. Мальчишка отчаянно старался унять дрожь, но не мог.

Пытаясь успокоить его. Вилле положил ему на плечо руку и дал плиточку шоколада. Затем через переводчика задал несколько деловых вопросов относительно численности партизан и их местопребывания и пообещал отпустить мальчишку, если тот ответит. Пленный смотрел на обер-лейтенанта точно на диковинного страшного зверя. Глаза у него были большие, светлые и - спокойные. Лицо беспрестанно дергалось, видимо непроизвольно, а глаза оставались спокойными. Взгляд их пронизывал Вилле насквозь. Он приказал повторить вопросы еще раз, и мальчишка ответил, что вчера партизаны прошли через Требловку, а больше он ничего не знает, ведь он нездешний, из Рыльска, приехал в Требловку к тетке, он согласен работать в Германии, он хороший работник. Говорил он захлебываясь, с какой-то поющей интонацией, неотрывно глядя на Вилле и гримасничая, а когда упомянул про работу, даже бицепсы напряг. Вилле кивнул и велел перевести, что в Германии ему будет неплохо и что сейчас ему дадут банку тушенки и перевяжут раны, пусть только он перестанет врать и тем самым докажет, что действительно заслуживает спасения. Пока переводчик говорил, Вилле, наблюдая за мальчиком, многозначительно потрогал кобуру пистолета. Мальчик покосился сперва на власовцев, потом на дерево с повешенными, сунул в рот кусочек шоколада и несколько раз лизнул окровавленную губу. «Словно лягушка или ящерица», - подумал Вилле. Ему показалось, что мальчик принял решение. Да, принял, но какое! Он неожиданно бросился на обер-лейтенанта, едва не сбив его с ног, так что Вилле не оставалось ничего другого, как выхватить пистолет и выстрелить. Прямо в тощий живот. Дважды. Скорченный труп сжимал в кулаке половину шоколадки.

– Сразу видно, маловато у вас опыта в обращении с этими, - ухмыльнулся бритоголовый власовский атаман и выплюнул папироску.

Вилле повернулся к нему спиной и в двух шагах от себя увидел Рудата.

– Ужасно, - сказал Вилле. - Ужасно сознавать, что застрелил подростка, школьника.

– Дело привычки, - заметил Рудат. - Способности человека безграничны, чему он только не научится!

– Но что мне было делать, Рудат? Я ведь только хотел спасти мальчишку.

– Я никому не скажу, господин обер-лейтенант. - И Рудат заковылял вслед за солдатами, которых этот эпизод заинтересовал лишь постольку, поскольку они смогли урвать пару тачек для перевозки собственного барахла. В тачках лежали вещи повешенных женщин: постельное белье, кастрюли, ходики.

Вилле испытал своего рода спортивное удовлетворение, когда его рота первой вышла на окраину Требловки, опередив подразделения с транспортом и тяжелым оружием. Он подал дымовые сигналы и в одиннадцать ноль-ноль распорядился занять позиции на глинистых высотках. Вот она, Требловка, центр партизанского края - белая, освещенная полуденным солнцем. Эта довольно большая деревня лежала в безлесной лощине. Приветливые строчки белых домиков, прерываемые огородами и небольшими садами, тянулись вдоль узкой речушки и пыльного проселка из одного конца лощины [81] в другой. Белизна мазанок была самых разных оттенков, как заметил Вилле в бинокль. Голубоватая, розоватая и зеленоватая белизна нежнейших тонов. Там, где возле темно-зеленых дверей по стенам вился виноград или шпалерные деревца, он даже различил брызги бело-зеленого лизола и бело-сиреневой марганцовки, которые использовались для опрыскивания. Симфония белизны, подумалось Вилле, жизнерадостная, легкая, опрятная. Он открыл блокнот и записал насчет глубокой внутренней связи, объединяющей нежные звуки первых детских словечек с нежной чистотой белизны, каковая не есть цвет в физическом смысле, скорее, это намек на цвет, который соотносится с любым цветом как предвестие наслаждения с самим наслаждением, что опять-таки присуще и инстинктивным детским звукам.

Эта внешне мирная, спокойная деревушка, это партизанское гнездо чем-то и раздражало и необычайно манило Вилле. Ему так и хотелось ворваться туда, покорить ее, сломать. Без всякой связи он вдруг вспомнил соблазн, охватывавший его в детстве при виде огня, страстное желание потушить огонь, залить его. Забыв обо всем, Вилле мечтательно заключил, что над деревушкой висит зловещая тишина, как перед взрывом, когда слышится только тиканье часового механизма. Улицы, проулки, дворы безлюдны, окна и двери, невзирая на зной, плотно закрыты.

На близлежащих высотках одна за другой вспыхнули ракеты - условный сигнал был подан.