Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд

— Чей бронепоезд?

— Какой бронепоезд? — Никифор Матвеевич отвечал с легким смехом. — Бронелетучка. На платформу поставят орудие, обложат мешками с песком, обошьют котельным железом. Таких, с вашего позволения, бронепоездов мы можем напечь сколько угодно.

«Не вы, а мы», — вяло подумал Шорохов.

— Но чья она?

— Красных. Я всегда правду вам говорю, господа.

— И на нее мы так по-идиотски наткнулись?

— Ну и что? Мы же арьергард!

— Как вы сказали? Арьергард? И нас сюда ни с того ни с сего занесло? — Мануков удивленно оглядывался.

— Ну и что? — повторил Никифор Матвеевич. — Тут британская батарея, моих полсотни, конный отряд от генерала Шкуро.

— Погодите, милейший, — вмешался Михаил Михайлович. — Кто командует этим отрядом?

— Какой-то есаул или ротмистр. Не имел чести знать. Но фамилию слышал. Варенцов.

— Я требую! — визгливо закричал Мануков. — Немедленно отведите меня в расположение британской батареи!

Никифор Матвеевич бесшабашно махнул рукой:

— Пож-жалуйста!

Иванов вдвинулся между ними:

— Войсковой старшина ошибается. Батареи здесь нет.

— То есть как это нет? — Мануков выхватил из кармана плоский свой пистолет. — А что есть? Изрытое ямами поле? И утверждаешь, что это аэродром? Ты куда нас завез? Ты чье задание выполняешь? Почему не желаешь смотреть мне в глаза?

— Ты! — тоже крикнул Иванов обеими руками хватаясь за кобуру. — Все здесь тебе сейчас будет — и могила, и крест!

Щелкнул выстрел. Не очень и громкий. Иванов мешком осел наземь.

— Идемте! — Мануков схватил Никифора Матвеевича за руку. — Скорее!

В Иванова стрелял Михаил Михайлович. Эм-Эм — как представился он при первой их встрече. Шорохов видел. И знал, что последует дальше.

Он закрыл глаза. Но тьмы не было. Ее заполняли ослепительно сверкающие шары. Плыли, тесня друг друга.

Силу! Хотя бы подняться на ноги!

Почти тут же он почувствовал, что его обыскивают. Подумал: «Вот и конец. Или случится чудо? Этот Эм-Эм посчитает его настолько слабым, что найдет излишним после обыска добивать? Но какие улики можно сейчас при нем обнаружить? Записей он все эти дни делать не мог.

Портсигар. За фальшивым дном сложенная гармошкой полоска чистой бумаги. Приготовил заранее».

Шорохов открыл глаза. Михаил Михайлович стоял над ним и носовым платком вытирал свои белые длинные пальцы. С отвращением швырнул платок.

Столб черного дыма и земли взметнулся в двух десятках шагов от них. Тощая фигура Михаила Михайловича как будто сложилась пополам и куда-то исчезла. Ее словно бы унесло вихрем!

Оглохший от громового раската, Шорохов все происходящее воспринимал теперь совершенно беззвучным.

Цепочка бегущих людей показалась от леса. Навстречу им из-за домов, всего в трех или четырех десятках саженей от Шорохова, вылетело с полсотни конных. Всадника, что скакал впереди с выхваченной из ножен шашкой, он узнал: Варенцов!

От близкого разрыва опять содрогнулась земля.

Еще один отряд кавалеристов вырвался из-за тех же изб. Во главе его был Никифор Матвеевич. Как и Варенцов, он скакал, высоко вскинув шашку.

Пласт горящей соломы рухнул у ног Шорохова. Он с трудом оглянулся. Дом за его спиной пылал. Огонь лизал крышу, рвался из окон. Вот-вот займется и та стена, у подножия которой он лежит.

Для Шорохова все происходящее по-прежнему было беззвучным. Слух еще не возвратился к нему.

Опираясь о стену, он встал. Повернулся к полю. Цепочка людей приближалась. Где же конные? Варенцов? Никифор Матвеевич? Жаль, если убили. Служилый казак. Брал горбом. Было видно по всем манерам. Но и Семена жаль. И как просто! Мамонтовский обман. Теперь уж последний. Держать их троих в гуще боя, пока не погибнут. Из-за Манукова. То улыбались ему, то врали: «Потерь всего десять человек убитыми и пятьдесят ранеными». Но Мануков-то собственными глазами видел, сколько потерь! Тоже пешка в игре высокопоставленных благородий.

Люди, которые бежали по полю, были уже в сотне шагов от него. Он знал: это свои. Шагнул им навстречу.

— Тут еще один, — потом услышал он далекий-далекий голос. — И совершенно не раненый. Товарищ Васильева! У него нет никакого ранения!.. Товарищ Васильева!..

— Това… това… — попытался повторить они никак не мог полностью проговорить это слово, потому что в его мозг ворвался поток звуков, фраз, чередованья света и темноты, и он, уже легкий до невесомости, был подхвачен этим потоком и, кружась, неудержимо уносился им.

— … Мамонтов пошел без хозяйственного обоза? И для такого утверждения есть данные?.. Но ты понимаешь, насколько иначе тогда повернется вся наша борьба с ним?..

— …Будут… будет… станет… Большевистский язык. Они эти слова все время твердят…

— …Первое, что должен тебе передать, это благодарность за елецкую сводку…

-... все те полки полностью небоеспособны. В боях за Воронеж ни их рядовые, ни командиры участия принимать не намерены…

— …Я — Шорохов… Шорохов! Шорохов! Торговля «Богачев и Компания».. Шорохов!..

— … Товарищ Васильева!..

— Това… това… това…

Как он прекрасно теперь будет жить! Друзья так друзья. И все вокруг только счастливые… мать… мальчишка-поводырь… связная, которая разыскала его в Ельце… Как прекрасно…

Девятнадцатого сентября 1919 года остатки мамонтовского корпуса — около двух тысяч конных и пеших казаков, рьяно опекавших шестидесятиверстной длины в четыре ряда возов обоз с награбленным — у села Осадчино соединились с прорвавшимся навстречу им 3-м казачьим конным корпусом под командой Шкуро.

Рейд Мамонтова как самостоятельная военная операция закончился.

Своей судьбе этот полководец покорился не сразу. 30 сентября 1919 года он вместе со Шкуро ворвался в Воронеж и залил его кровью.

В ярости он испепелил бы и собственный тыл. 20 октября, в Новочеркасске, он заявил репортеру «Донских областных ведомостей»: «Большевиков в Совдепии нет. Они имеются только в нашем тылу. Это мое глубокое убеждение, и я готов подтвердить его где и кому угодно».

На следующий день на заседании Большого войскового круга он начал упрекать деникинское командование:

— … Казачьи части являются пасынками. Их посылали вперед, а когда дело доходило до пирогов, то им говорили: «Подождите»…

Он пытался оправдываться:

— Наше появление принесло пользу не столько фронту, сколько показало населению России, что есть люди, к которым можно присоединиться.

Он стал на путь откровенной лжи. За время рейда, объявил он на том же заседании, «потери были ничтожны: двое убитых и четверо раненых». Он кокетничал:

— Я сам делал разведки… Подо мной было убито девять лошадей… Я порой доходил до такого отчаяния, что хотел застрелиться…