Константин Эрендженов - Сын охотника

– Патронов!

Взрыв мины взметнул рядом с Мергеном крышу, и все вокруг померкло.

«Ура!» уносилось куда-то на другой конец села. Но Сергей Портнов не мог подняться. Что-то крепко давило его сверху. Он начал руками разгребаться, словно был на дне мутной реки и хотел всплыть. Над ним вдруг блеснуло небо, и он понял, что лежит, заваленный прелой соломой, а эта куча соломы придавлена тяжелыми бревнами развороченной стены амбара. Понемногу выбравшись из-под завала. Портнов вскочил на ноги и первым делом окликнул Мергена. Никто ему не отвечал. Часовой бросился туда, где были двери, и увидел, что уцелела только дальняя стена, а три другие были развалены, и некоторые бревна были отброшены в сторону на несколько метров. Он бегал туда-сюда, взбирался на бревна, торчавшие в беспорядке из ворохов соломы, и звал, звал своего подопечного по имени. Откуда-то появились двое незнакомых солдат, и Портнов попросил их помочь найти под развалинами амбара снайпера. Он специально особо подчеркнул слово снайпер, уверенный, что старательней будут искать.

Нашли Мергена в луже крови, приваленного бревнами рухнувшей стены, под которую он, видимо, успел соскользнуть с крутой крыши. В правой руке он цепко держал винтовку. Но казался мертвым. Только прильнув к груди, Сергей понял, что жизнь в Мергене еще теплится, и закричал, что было мочи:

– Санитаров! Санитаров!

Три дня Мерген не приходил в сознание. И врач не мог определенно сказать, выживет ли он. А по нескольку раз прибегавший старшина требовал спасти его во что бы то ни стало.

– Если даже выживет, то в строй не вернется. И нога… и рука… – отвечал врач, – а главное, глаз…

– Каким бы ни был, он должен жить, увидеть победу! – повышал голос старшина. – Вы понимаете, что он решил исход боя? Он спас несколько сотен жизней. А вы его…

– Я тоже хочу спасти. Но не мешайте мне! – повысил голос и врач.

– Да я-то что… Я понимаю.

После этого старшина даже по коридору госпиталя, разместившегося в бывшей районной больнице, ходил на цыпочках. А на четвертый день пришел капитан Воронов. И как раз, когда он подходил с врачом к койке, Мерген впервые открыл глаза.

Через несколько дней Мергена перевезли в стационарный госпиталь, где могли ему сделать то, что невозможно было в условиях прифронтового госпиталя.

В госпитале под Горьким Мерген провалялся более трех месяцев и встретил здесь новый 1943-й год. Он все время боялся за ноги. «Охотника ноги кормят», – говаривал он с тяжелым вздохом, когда ему делали перевязку. А врачи, оказывается, больше всего опасались за его левый глаз. Над бровью хирург вытащил осколок, который повредил глазной нерв. Рана давно уже не болела. Но повязку с глаза все не снимали. Наконец Мерген начал ходить. С неделю хромал, а потом пошел ровней. А глаз все оставался завязанным.

И вот однажды после утреннего обхода его вызвали к главврачу. Дорогу он туда знал, но его как-то особенно заботливо вела старшая сестра, еще не старая, но совсем седая Анна Кузьминична. Раненые знали все ее горести и печали, поэтому жалели как родную мать. Она поседела в первую военную осень, когда получила похоронные сразу на мужа и двух сыновей, сражавшихся в одном орудийном расчете. Жалея ее, Мерген попросил заняться другими делами, которых у нее невпроворот, а он сам дойдет до кабинета врача.

Анна Кузьминична почему-то вдруг смахнула слезу и тихо промолвила:

– Хоть чужой радостью утешусь.

Мерген ничего не понял из ее слов. Да и понимать уже было некогда – подходили к кабинету главврача. Анна Кузьминична открыла дверь, и навстречу Мергену, словно звон жаворонка с неба, раздалось по-калмыцки:

– Аава! – а потом и по-русски: – Папочка!

Застыл на пороге солдат. Окаменел, словно снова ноги его оказались в гипсе, в бинтах. А к нему уже бежал бритоголовый мальчишка со смуглым лицом, на котором веселыми огоньками горели счастливые глаза. Следом за сынишкой шла похудевшая, но еще более прекрасная Кермен.

– Джангар! – не веря самому себе воскликнул Мерген и подхватил сынишку на руки. А перед Кермен он вдруг смутился, посмотрел на свои нелепые больничные штаны, да так и остался у порога.

Когда трое родных обнялись, в кабинете, где было несколько врачей и сестер, наступила тишина, нарушаемая лишь чьими-то всхлипываниями, вздохами да мерным постукиванием ходиков, висевших над дверью.

– Товарищ Бурулов, я давно получил письмо от вашей жены с просьбой разрешить свидание с вами, – громко заговорил начальник госпиталя, совершенно лысый майор лет шестидесяти. – Извините, что не разрешил этого раньше. Нам нужно было сделать для вас все, что можно, а уж потом…

– Ваши врачи, товарищ майор, сделали больше, чем было возможно, – с благодарностью ответил Мерген. – Ведь никто не надеялся, что я буду ходить, а вот…

– Да, из ног мы извлекли множество мелких осколков и раздробленных косточек. Хирург штопал вас, как добрая старая бабуся чулок – терпеливо и мужественно. Но самым мужественным в этой борьбе оказался ваш организм, вы сами. Так что… – майор вдруг умолк и кивнул стоявшему рядом врачу, который тотчас подошел к Мергену. – Еще одно испытание, надеюсь, вы перенесете так же мужественно. У вас поврежден нерв левого глаза. Но Кутузов тоже обходился одним глазом…

В это время врач снял повязку с левого глаза, и Мерген вопросительно посмотрел на главврача. Посмотрел, немного повернув голову, как привык делать, пока один глаз был забинтован. Потом прикрыл правый. Но тут же в испуге открыл его и еще крепче прижал сына, которого все еще не спускал с рук.

Опять наступила тишина, теперь нарушаемая только тиканьем часов. Часы быстро, решительно отбивали время и словно торопили солдата, требовали чего-то от него. Мерген понял, что все эти занятые делом люди ждут от него слова, реакции на происшедшее, и срывающимся голосом сказал:

– Ну что ж, сын, охотники и снайперы все равно прикрывают левый глаз, когда целятся. Мне это не помешает, а дичи на наш век хватит…

Увидев, что раненый сумел не потерять самообладания, мужественно встретил случившееся с ним несчастье, и, поняв, что их помощь не потребуется, врачи разошлись по своим делам. Оставшись наедине с женой и сыном в кабинете врача, Мерген стал расспрашивать о родителях. О матери Кермен коротко сказала, что та выплакала глаза в ожидании писем с фронта. А об отце заговорили наперебой:

– Пап, дедушка два раза убегал на фронт, – первым сообщил Джангар. – Один раз его милиция вернула домой, а другой раз сам вернулся, потому что застрял и патроны кончились.

Кермен улыбнулась сыну и рассказала подробней.

– Как-то осенью уехал в город за солью и неделю не возвращался. Позже узнали, что он обивал пороги военкомата. А потом зимой тоже пропал куда-то, – продолжала Кермен, тяжело вздохнув. – Пять дней не было. Уж решили, что и в живых нету его. А он является обмороженный, голодный. На спине волчья шкура – грелся ею в снежную пургу. Не сразу рассказал, что с ним произошло.