Вячеслав Немышев - Сто первый. Буча - военный квартет

— Ах, ты, чмо! А-а соседский… Этта ты, что ль, инвалид контуженый? Присоседился к чужому добру, голодрань! Вали из маего дома, чмо! — и с пола поднимается, а кулаком метит Ивану в голову. Да промахнулся.

Иван побелел — и ударил в ответку. Ударив раз, пошел уж лупцевать Ленчикова отца, — тот и прикрыться не успел. Иван ему с первого удара нос в кровь. Тот теперь корчится на полу. Иван по нему сверху ногами месится; зашелся — и аж пена изо рта. По сторонам глянул — молоток на полке. Схватил. И убил бы… Да вдруг кто-то на руке повис. Шурочка. Она не кричала, а так тоненько стонала: — Ни-ии… ни нада-аа, Ваня, ни-ии… Да что ж это, брось, брось! Уходи, оставь его, не смей! — вдруг она закричала, но не бархатным, а злым холодным, чужим голосом: — Убирайся вон! Оставь, тебе говорю… Что ж ты сделал, идиот?! У тебя совсем, что ли мозги там, на твоей войне поотшибало? — понесло Шурочку. Иван так опешил от ее слов, что выронил молоток и стоит как оплеванный: а ни утереться, ни уйти не может — ноги руки онемели. — Что ты, Шура? Я ж… он же… Смотри, вся щека у тебя. — Урод, — упал платок на плечи: волосы нечесаные у Шурочки, слезы из глаз, на щеке синячина с кулак, и веко подплыло фиолетовым. — Тебя кто просил лезть не в свое дело? Ты что ли кормить меня станешь? Да тебя самого нянчить еще. Защитник нашелся! Мне терпеть — не тебе. Всю жизнь от вас… выродков, терплю. Одна гадина мучает, да хоть деньги дает. Ты-то куда?.. Чего я теперь делать стану — на твою пенсию жить, инвалид чертов? Может, и простил бы Иван Шурочке сказанное в горячности. Отошел бы потом, и помирились бы они с Шурой: чего в жизни не бывает — чего не скажешь по злобе дорогому, любимому? Самому близкому и скажешь обидное: то, что чужому нельзя, неприлично, то своему отчего не сказать — все одно простится потом. И простил бы Иван. Но тут Ленчик в комнату вошел — увидел все: мать растрепанную, отца своего в крови на полу. Ленчик к Ивану мелкими шажками подбежал и давай колотить его ручонками, а потом поднял лицо и со слезами сказал: — Ты гад, гад… Это папка мой. А ты гад, дядька чужой.

На Вишневой балке открылась «Карусель». Держал точку барышник Пух, малый со Спартановки, тот самый у которого Иван работал когда-то в автомастерской. Пух торговал «паленой» водкой, но заходившим деловым наливал честно.

Пух платил исправно: когда звал Ивана в контору получать зарплату, хватал его за плечи и клялся, что за такого верного друга, он готов «че хошь» отдать. Пух тряс жирным брюхом под шелковой малиновой рубахой и выкладывал перед Иваном девять синеньких бумажек. Всякий раз он добавлял сверх положенного пятисотрублевку за усердие и напоминал Ивану, что дружба — это когда друг тебя не просит, не просит. И вдруг попросит. А ты не откажешь другу…

Иван клал деньги в карман и шел на рабочее место.

В последнюю получку он отсчитал Пуху две тысячи — долг за драку и погром.

Если б в рабочий день Иван подрался — это одно — работа, а то ж в выходной, да и еще за девку шалопутную, Кристинку.

Пух не оскорбился за драку, но деньги за побитую посуду взял. Пуху вообще нравилось быть добрым: девчонкам-проституткам оставлял тридцать процентов с клиента и домой отпускал на праздники. Ивану он подмаргивал, когда отсчитывал премиальные; говорил загадками, что «хороший солдат — это на всю жизнь» и «это первый раз страшно бывает».

Иван мрачнел на такие разговоры.

Стал он выпивать. Сядет в углу подальше от глаз: рюмку, сигарету — одну за другой.

Первые дни, как устроился, места себе не находил.

Случайно закружилась Кристинка вокруг него: ножонки, грудки-вишенки. Иван со стула смахнул — садись малая. Шампанского подружке заказал. Кристинка, шампанское в розовый ротик льет, хохочет. Музыка на всю округу — гудит шалман на Вишневой балке. Подпили гости, один Кристинку по заду хлопнул. А как не хлопнуть? Ее же, гулящую, сразу видно. Иван обиделся, что его подружку щупают и в драку. Пух отчитал его: за всякую б… ввязываться, не хватит его. Гулящих, их вон, только свистни — набегут. Денюшкой потряси — как мишки цирковые станцуют, потешат состоятельного мужчину. Ему, Ивану, как своему, конечно, скидка с услуг. Но он, Иван, парень со специальностью, да еще с какой. Такие специалисты всегда в цене, если конечно, заказчик найдется. Подмаргивал при этом Пух многозначительно. Иван на эти ужимки сначала не обращал внимания, но с каждым разом намеки становились все навязчивей: вместо пятисот рублей Пух стал прибавлять по тысяче. Когда он напрямую спросил, не разучился ли тот стрелять, Иван решил, что пора менять работу. Откуда Пух узнал о его прошлых делах, не имело значения, — но Иван, будто снова попал в девяносто пятый, когда кинуло его в самое пекло: и не пошевелиться, не вырваться было. Его затягивало с бешеной силой в новый водоворот: война не отпускала, и оттого страшно стало Ивану. Когда уехал Иван из дома в город, мир вокруг, будто туманом окутало. Километры столбовые, вишни-абрикосы в белом цвету. Мать у крыльца. Шурочка. Ленчик… Ленчик колотил ручонками: «Чужой, чужой, чужой!» «Значит, я, правда с катушек съехал. Но я ж не сам, первый раз когда попал. Лучше бы, как Петьку Калюжного, на повал бы. Это вообще красота для нашего брата — и вечный покой, и вечная слава. Но почему я-то, почему не Пух или какая другая сволочь? Может, кто выбирает нас там… тех, которые поглупей? А жирных, сытых не берут». Иван решил, что им, которые поглупее, на роду написано. Чего тогда противиться, чего с судьбой спорить? Но с Пухом решил не связываться и ждал момента, случая, чтобы уйти. Все не получалось. Сомнения разрешились к осени. Захаживали в «Карусель» деловые. Пух тогда выбегал из конторки и менялся весь на глазах — куда вся вальяжность девалась. Орал на поваров: «Шевелись!» Кружится карусель, кружится… Официантки мордахи подмазывают: губки красненьким, щечки припудрить, да чтоб блузки кружевные на про

вет. Тащат подносы для деловых. Тошно Ивану смотреть. Однажды его позвали. В конторке диванчик и кресло. На диване Пух елозит. В кресле деловой. Весь в голде с шеи до пальцев-растопырок; после принятого с дороги развалился как дома. Двое быков за спиной. — С тобой серьезные… уважаемые люди хотят пообщаться, — говорит Пух. — Присаживайся. Выпьешь? — На работе. Деловой под блатного косит, распальцевался и на Ивана захрипел: — Внатури, братан, отвечаешь за базар. Правильно сказал. Дело к тебе. Ты говорят, стрелять умеешь? На этом месте Иван и затосковал по-настоящему. Сначала подумал про Батова и вспомнил его слова про то, что не получится из него снайпер, а только стрелок. И этим барыгам стрелок нужен. «Братан? Ты, тварь узколобая, не братан мне. Ты — чушило! Братан мой в земле лежит. Много братанов, те, которые со мной под Аргуном в окопах гнили, которые… Да пошел, ты, падла тыловая!» Хотел Иван так же, как подумалось, ответить. Но представил, что закончится его монолог б