Ольга Матюшина - Песнь о жизни

— Двое убиты.

Их молча волокут в сторону.

— А этих двоих в штаб надо отправить. Миша и Галя будут сопровождать. Мы останемся в дозоре.

— Встать! — командует Миша «пленным». Те лежат.

— Вста-а-ать! — грозно кричит он и замахивается ружьем.

— Товарищи! — торжественно говорит командир. — Сражались вы сегодня хорошо! Завтра приходите в это же время. А сейчас — мертвых развязать и пошли ужинать!

«Пленные» и «красноармейцы» с ружьями двинулись по берегу. Сыпались золотые листья клена.

— «В бой за Родину!» — звонко запели ребята, удаляясь от меня.

Поэт справился с ритмом стихов. Он теперь распевает их на все голоса. К нему присоединяется Ежик. Включается Вишневский. Поют все трое. Сначала свое, потом известные мотивы. Смеются громко, заразительно. Радуется старый дом.

Прошло несколько дней, как писатели переехали ко мне. Дом стал другим. Работают на столах, на окнах, скорчившись на диване.

Приходят композиторы. Их трое. Один играет, другой напевает. Из открытого окна несутся веселые мотивы. Рабочие соседнего завода возмущены. Они спрашивают меня:

— Почему у вас такое веселье? Забыли, что ли, про войну?

— Нет, не забыли. Очень хорошо помним.

— Помнили бы, так не бесновались! В милицию надо сообщить. Пусть пощупают, что вы за люди.

Я успокаиваю разгневанных рабочих. Объясняю:

— Репетируют новую пьесу. Седьмого ноября в театре сами увидите ее.

— Кто здесь живет? — строго спрашивает недоверчивая женщина.

— Писатели, — отвечает за меня сосед-милиционер.

— Мы ведь не знали, — уже миролюбиво говорят они. — Видим, веселятся очень. Подозрение взяло. Простите уж нас!

— Правильно поступили, не обижаюсь. Сама знаю, такое время.

— А что, пьеса веселая будет?

— Слышите?..

В бешеном ритме неслись мотив за мотивом.

— Хорошо, что не скучная! Очень хочется отдохнуть от тоски.

— Пусть пишут. Спасибо им скажите от рабочих.

Теперь часто я вижу, как они сидят па траве в саду, слышат музыку и приходят.

У писателей нарастают темпы работы. Всё чаще пишут по ночам. Света нет. Маленькая керосиновая лампа. Заметно нервничают. Бодрятся. Вишневский внешне спокоен, но торопится и нажимает на товарищей. Трудно им. Вижу, как не хватает питания, а значит и сил. Не поддаются. Стараются быть веселыми.

Осень шагает быстро. Ленинград не забыл уроки прошлогодней зимы. Надо обеспечить топливом фабрики, заводы, бесперебойной сделать работу электростанций, трамваев, согреть людей. Где взять топливо? Город блокирован. Решили ломать деревянные дома. Все, от мала до велика, принимают участие в заготовке дров.

С тоской смотрю на свой деревянный домик, на своего старого товарища. Тридцать лет я живу в нем. Сколько людей у нас перебывало — писатели, художники, музыканты. Горячие споры об искусстве, квартеты, трио, соло… Каждый уголок рассказал бы столько!

Все пережил дом. Пока миновали его и немецкие бомбы, и снаряды. Неужели отдадут его на слом?

Кто-то загрохотал по крыше. Пошла узнать.

— Снимаем радио. Дом пойдет на слом, — сказал юноша, возясь с проводкой.

Стало невыносимо больно.

— Куда же я денусь? Слепой легко ориентироваться только среди знакомых вещей.

Дом смотрел на меня печально. Он обречен на смерть…

В отчаянии я поднялась наверх. Вишневский работал над пьесой. Я рассказала ему о своем горе. Всеволод Витальевич сейчас же подбежал к окну. По двору радисты уже тащили снятые провода.

— Сейчас же поставить всё назад! — крикнул он. Голос звучал властно. Радисты козырнули, может быть потому, что он был в военном кителе с орденами, и снова полезли на крышу.

И вот — опять заговорило радио. Я поверить не могла. Вишневский сел писать в горком партии, в исполком и райком.

«Сейчас в городе сносят ряд деревянных домов. Мера необходимая. Но надо сберечь здания исторического значения.

В доме № 10 по Песочной улице в квартире № 12 у художницы О. К. Матюшиной до революции жил и работал Владимир Маяковский. Здесь бывал т. В. Воровский, выполнявший поручения партии.

Сейчас в этом доме работает группа писателей Краснознаменного Балтфлота, которая по заданию Ленинградского областного и городского комитетов ВКПб) и Военного совета КБФ пишет к XXV-летию Октября пьесу о героях Ленинграда.

Дом надо сохранить. Особой роли этот дом (4 квартирки) в топливном балансе района не играет, — а в балансе культурном, особенно после войны, роль у него будет хорошая…

Писатель-орденоносец Всеволод Вишневский».

«Вовремя пришел Вишневский на помощь! — думала я — Пусть ему будет хорошо в жизни!»

Неожиданно пришло взволнованное письмо от Иры. Она все лето болела. Последнее время стала поправляться. Теперь скучает, рвется в Ленинград, умоляет помочь достать пропуск. Въезд в Ленинград закрыт. Добиться разрешения трудно. Решила съездить на завод, переговорить с товарищами Иры.

Из проходной завода удалось позвонить по внутреннему телефону. Обещали всё разузнать и заехать. Домой возвращаться не хотелось. Пошла по направлению к Новой Деревне.

Изменяется город, становится каменным. Деревянные постройки сломаны на дрова. Местами еще осталось несколько домиков. Но люди из них выселены, и эти домики напоминают покойников с остекленелыми глазами. Уже снимают крыши, сбрасывают этаж за этажом. Трубы постепенно делаются длиннее, стоят рядами. Осенний ветер гуляет между ними, грохочет сорванными листами железа. Кругом валяется не взятый жильцами старый хлам. Вот кукла с разбитым носом… Кусок чудной китайской чашки. Кресло. Оно промокло, Торчат пружины. К спинке приколота маленькая вышитая подушечка. Видно, сделана недавно… Может быть, это подарок внучки деду? А дед — старый, мудрый.

«Почему мудрый?» — спрашиваю себя. И утвердительно киваю головой. Наверно, ученый! Вон сколько валяется переплетов старых книг. Их сожгли после его смерти. А может — сам грелся?.. Нет. Книги — самое дорогое. Больше жизни он берег их.

На месте одного дома много кроватей и противогазов. Вероятно, здесь было общежитие.

Среди развалин другого дома роется в мусоре старая женщина. С большим трудом отворачивает кирпичи. Палкой раскапывает щебень. Меня поразила эта непосильная работа щупленькой старушки.

— Вы что ищете? — спросила я.

— Да в суете-то оставила здесь дочкину карточку. Снарядом дочку убило, еще летом…

И старушка снова принялась разбирать кирпичи.

Прежде этот дом окружали деревья. Они росли, прижавшись к нему, защищенные. Теперь дома нет. Деревья остались одни, без опоры. Их треплет и гнет ветер. Кривые, однобокие, они кажутся слабыми и жалкими.

Глубокие раны на теле Ленинграда. Они повсюду, на каждой улице, в каждом переулке, на каждом доме. Есть ли мера возмездия за тебя, любимый город?!