Николай Родичев - Не отверну лица

Отец у него совсем тихоней был: мухи не обидит. Лесником служил, за природой наблюдал... Убили браконьеры.

С той поры тетка Пелагея пуще глаз своих берегла Степку, неохотно отпускала его от себя. А отпустит — целый короб сердитых слов наговорит: и в воду не лезь, где глубоко, и в драку не суйся, и в разговор поперед взрослого со своим словом не встревай.

Куда уж ему со взрослыми водиться, если он в ребячьей компании тише воды, ниже травы. Мы и в картишки на лугу иной раз срежемся, и огород чей-нибудь обнесем, а Степка всегда вроде ни при чем. Сидит себе в колдобинке да по ивовому прутику черенком ножа постукивает. Дудочки мастерил. Вырежет, посвистит сам немножко и отдаст кому-нибудь. Лишь бы нашелся такой добрый человек, которому музыка его полюбилась.

Единственное, что позволял себе Степка, — это стрелять из лука. Редко кто из деревенских ребят нашей поры луком не баловался. Но чуть подросли — родители нам свои старенькие ружьишки дарили и на охоту с собою брали. Не с кем Степке охотиться да и ружья ждать неоткуда. Зато из лука паренек мог яблоко с ветки сбить в саду, птицу на лету доставал.

А еще он удался на сон некрепким. Ребятня наслушается, бывало, у костра в ночном россказней всяких о ведьмах да леших, картошки печеной поест всласть — и спать впокат на свежем сенце. Степка последним ложится. Проснемся на заре: костер вовсю пылает и куча сушняка взапас наношена. Степка сидит себе, как ни в чем не бывало, картофелины в золе палочкой поворачивает.

Однажды он прямо удивил нас. Пробудились мы ночью, как по тревоге: лошади спутанные ржут, к костру сбиваются. А Степка по лугу с горящей головешкой носится, как шальной. Оказалось, волчица с выводком в табор пожаловала. Нет бы поднять всех нас, а он схватил головню — и один на зверя...

Ох и досталось Степке от матери за это! Забоялась пускать сына в ночное. Работу ему посмирнее приискала: за соседской девчонкой-ревушкой глядеть. Ну и потешились мы тогда над ним! Не мальчишечье это занятие вовсе. А Степке вроде все равно. Сидит целыми днями на завалинке, дудочки сверлит или наконечники к стрелам о кирпичик точит.

Но вскоре о Степке снова заговорили.

Повадился в нашу деревню беркут. И откуда только принесло его такого: в крыльях сажень добрая, носище что серп, лапы когтистые, с человеческую ладонь. Зачнет ходить кругами над деревней — жди беды. Курицу подхватит, и ягненку в его когтях не сдобровать. Засаду сколько раз делали, бьют мужики из ружей — все мимо да около.

Беркут и совсем обнаглел. То ли со старых глаз, то ли силу свою дурную испробовать надумал, на девчонку эту самую набросился. Степка как раз к завалинке отошел, просмоленный наконечник надо было ему в пыли обкатать, чтобы затвердел получше и гвоздь крепче в нем держался.

Кинулся Степка на беркута, колотит его по крыльям стрелою, девочку от когтей загораживает. А беркут не отлетает, клювом над головой у него щелкает. Хорошо, что девочка закричала. Люди сбежались, ругают Степку: чего, мол, такой-сякой на помощь не зовешь?

А он и сам не знает, почему: забыл с перепугу.

Долго не заживали на плечах следы от острых когтей хищника. Крепко рассерчал Степка на беркута. Чуть свет — он уже во дворе, зоркими глазенками по небу шарит. Все примечает: откуда поутру прилетает хищник, куда с добычей направляется; когда понизу стрижет черными крыльями, когда из-за облаков комом валится. Иной раз увяжется Степка вслед за птицей и на полдня пропадает. Ножик отцовский охотничий на чердаке отыскал, наточил об камень.

Соседка уже стала на него за девочку обижаться: мол, никакого толку от такой няньки.

И вдруг пропал Степка. Обед мать приготовила — нет сына. Ужин в нетронутых мисках остыл. Когда совсем завечерело, пошла тетка Пелагея со своей докукой по дворам. И вот — одни к речному перекату с баграми отправились, другие по лесу цепью разошлись. Впереди тетка Пелагея: подол юбки за пояс подоткнут, босиком, как лен полола. Хрипит она уже от крика:

— Сынка! Степка! Вернись, родненький!

— А-у, а-у! — разносятся по сумеречному лесу голоса.

К утру все разошлись по домам ни с чем. Ни спать, ни есть неохота, и работа в руки не идет. В глаза друг другу не глядят. Не Степке ровня — взрослые погибель находили в лесных болотах.

На другой день опять по лесу да к речке, и снова то же самое. Тут уж кое-кто стал успокаивать тетку Пелагею: мол, неровен час... все под крестом ходим.

Только она и слушать ничего не хочет. Знай свое: мечется по окрестностям. Глаза от слез и бессонья красными стали, на ровном месте спотыкается. Крикнет на другом конце села мальчонка какой — бегом туда бежит. Волки завыли ночью — через огороды напрямик в поле ударилась. Все чудится ей, что Степка отзывается: волчица его будто рвет...

Уже обхожены ближние деревни, и спрашивать больше некого и надеяться не на что. Тетка Пелагея на работу с подружками вышла. Горько ей было: волосы на голове в кудельку спутались, глубокие складки у рта залегли, синие круги под глазами... Пробовали ее разговорами душевными увлечь. Вроде слушает, даже слово-другое уронит. А сама вбок да вбок посматривает. И вдруг спросит:

— Степки-то мово не видели?..

Пугаться ее стали. А иной раз скажут:

— Придет Степка! Куда ему деваться?

Но никто уже не верил, что Степка жив.

На рассвете после четвертой ночи в окна нашего дома отчаянно забарабанила чья-то твердая рука. С улицы донесся громкий шепот:

— Сынка вернулся! Слышите?

Этому можно было и поверить, если бы тетка Пелагея не захохотала: жутко, на всю улицу.

Отец кинулся в сени, загремела железная щеколда. На крыльце послышалась возня. Отец уговаривал несчастную женщину войти в наш дом, передохнуть с устатку.

— Эк израсходовала ты себя, сердешная! — то и дело приговаривал отец.

Но тетка Пелагея, дико хохоча и расталкивая людей, упрямо шла от окна к окну. Отец грузно переступил порог, потоптался на одном месте, вздохнул, выругался. Увидев, что я не сплю, он походя рванул меня за ухо.

— Глядеть вам друг за дружкой велено... Во как по вас матеря убиваются.

Мать тоже завозилась на кровати, вспоминая обо мне что-то нехорошее.

Раньше отец никогда и пальцем меня не трогал. Левое ухо мое, говорят, до сих пор темнее правого. Но в эту минуту мне хотелось, чтобы меня били, говорили обо мне что попало. Только вернулся бы Степка!

Комната наполнилась табачным дымом, окна посветлели. Отец все сидел на пороге в исподнем. Мать тоже встала, загремела печной заслонкой. И вдруг нас словно ветром вымело из дому.

Мимо окон шли и шли люди. Они разговаривали громко, выкрикивали что-то, даже смеялись. Почти неделю мы не слыхали в деревне смеха.

У избы тетки Пелагеи собралась целая толпа. Все молчали, образовав полукруг, или перешептывались совсем тихо. Где-то там, за сомкнутыми плечами, было диво. Я прошмыгнул между чьими-то расставленными ногами и очутился в центре полукруга. Можно было и не верить этому, как не верили многие, но у пыльной завалинки лежал распластанный Степка. Лицо его сильно изменилось от худобы и сгустков запекшейся крови. Рядом со Степкой валялась огромная бездыханная птица с хищно раскрытым клювом. Полуобнаженное тело Степки было накрыто крылом этой птицы.