Николай Родичев - Не отверну лица

— Он должен иметь решение и действовать!

— О! — удовлетворенно крякнул генерал. — А что значит действовать во вражеском тылу?

— Сокрушать всеми средствами, уничтожать врага, где увидишь, где удобнее, где нанесешь больший урон,

— То-то и оно! А ты мне... — перешел на свойский тон генерал, — «к своим, к своим... хоть до Урала». Мы тоже переходим в наступление, идем не куда-нибудь, на выручку своим!

— Товарищ генерал! — заявил Данчиков, даже не дослушав как следует фразы Холмова. — Разрешите мне... взводу моему... сразу, как только вернусь... Мы навалимся всей силой... Мы сами превратимся в огонь... Прикажите, и мои бойцы, все мы погибнем, выполняя ваше задание. Прикажите, они все пойдут за мной. Я знаю их, они верят мне.

— Умирать не велю, даже героями! — оборвал запальчивую речь молодого командира Холмов. — Пусть умирают враги. Вам приказываю побеждать и жить...

Потом Данчиков полз — все еще не просыпаясь — через линию фронта обратно. Но бойцов своих не застал в условленном месте. Велико было отчаяние командира, вдруг понявшего, что не той дорогой он вел бойцов через войну. Не захотели, видно, ребята без побед, без отмщения фашистам показываться на глаза товарищам по оружию. Поднял их Сапронов, как стаю орлят, и повел прямо в пасть зверю, чтобы изнутри поломать ему горло, вспороть поганую утробу.

И Данчиков стал звать их громко, не страшась близости врага, веря в то, что одолеет любого, а если не осилит сам, отзовутся побратимы... хоть один.

— Сапро-онов!.. Са-апро-онов!!

— Я здесь, товарищ лейтенант... Вот он я, — подскочил к спящему командиру боец и тронул его за плечо, заглядывая ему в лицо обеспокоенным взглядом...

В этот день они прошли без отдыха около тридцати километров. Невдалеке, с северо-западной стороны глухо подрагивала земля, беспрерывно ухали взрывы. Залезший на верхушку сосны Саидов уверял, что видит пикирующих «юнкерсов». Все было так похоже на передовые позиции.

На ходу было разработано несколько вариантов перехода через линию окопов. Каждый боец знал свое место в строю на случай обнаружения противника: наступающего, отходящего, перешедшего к обороне... Но достигали, кажется, и первый и второй раз «того самого» места, где были «юнкерсы», и никого там не находили.

Потом путь преградило лесное болото. Оно петляло, делало изгибы, похожие на лабиринты. В довершение всех бед, морозец затянул легкой корочкой все подряд — неприметные с виду лужицы и глубокие колдобины. Шли до наступления сумерек, неизбежно отклоняясь от курса, чтобы обогнуть топкие места, и поправляя эти отклонения резкими поворотами, пока... не наткнулись на собственные следы и притухший костерок, у которого отдыхали несколько часов назад.

Усталость прорвалась сразу, ослабила, лишила воли. Присели вокруг ствола столетней сосны и долго молчали, не решаясь посмотреть друг на друга... Данчиков понимал, что усталость эта не только физическая.

Для уточнения отдельных сведений разведки лейтенант подчас отправлялся в ближние селения сам. Как-то, вернувшись в расположение взвода, он застал там оживление. О причине не нужно было расспрашивать: у костра сидел длинный человек, слегка опершись спиной в ствол дерева. Это был парень с худощавым лицом, пестро одетый, с виду лет двадцати пяти. Синяя стеганая фуфайка, поверх которой натянут явно с чужого плеча, тесный, а потому растегнутый донизу плащ-дождевик, заячий треух и засаленное полотенце на шее — вот весь его немудреный туалет. Почему-то бросались в глаза ноги незнакомца, выдвинутые к огню. Сапоги были огромны, со свежими нашивками на носках.

Парень ни единым словом не давал повода для смеха, говоря чересчур даже сдержанно, но у костра не умолкал хохот. Стосковавшихся по свежим впечатлениям бойцов развлекали угловатые движения парня, его степенная, неторопливая речь. Бойцам нравилось, когда пришелец, скручивая козью ножку, засыпал в кусок газеты почти горсть махорки; прикуривая, он подцепил из костра полупудовую головешку. Когда он резко выбросил вперед жилистую руку, чтобы достать огня, карман плаща оттопырился, и Данчиков успел разглядеть в нем гранату «лимонку».

Пока командир подбирал в уме подходящую фразу для начала серьезного разговора с гостем, бойцы продолжали атаковать его шутками. Егор Бараев вел себя совсем по-свойски, словно они были давно друзьями. Он обошел вокруг костра и приставил к подошве сапог гостя свою подтоптанную обувь:

— В аккурат два таких нужно! — ликуя, объявил он. — Нас с Веретенниковым в один сапог поселить можно. Перезимуем!..

— Две нормы отец с матерью выполнили за один заход! — поддержал Трубицын.

— Этот за ночь в Подмосковье очутился бы!.. Поскольку, земляк, даешь короткими перебежками?

Рослый гость отвечал на реплики с запозданием, говорил нехотя, сквозь зубы:

— Полтора, братцы... Не два Ивана. Не говорите напраслины. Шахтеры не обмишулятся на этот счет. Сказали, что Полтора Ивана, — значит, в точку... Ну, это ради слова, по справедливости...

Однако его разъяснения не успокоили бойцов. Всяк на свой лад начал толковать этот странноватый измерительный термин, оценивать друг друга необычной Ивановой меркой.

— Скажи, земляк, — приставал к парню Бараев, — сколько настоящих Егоров во мне?!

— Половина, — кричали ему. — Шестьдесят сотых, — добавляли другие. — А в Сапронове — три четверти Ивана.

— Га-га-га... Саидов недоноском родился!..

Однако пора было приводить в норму и всю эту комедию во взводе. Данчиков подошел ближе и стал справа, где у незнакомца граната.

— Так ты, я вижу, из шахтеров? — осторожно заметил лейтенант. — Какими судьбами занесло в наши края?

Парень понимающе глянул на Данчикова.

— Шахтер из меня еще, можно сказать, никакой. Только пристраивался к угольным пластам. Но если похож на шахтера — спасибо...

Видя, как смолкли бойцы, услышав слова Данчикова и поняв, что разговор на этом не кончится, парень отодвинулся и как бы невзначай тронул карман.

— Давно за нами следишь? — лейтенант даже присел на корточки, чтобы взглядом показать гостю свою решимость разговаривать серьезно.

— В общей сложности с неделю, — не моргнув, ответил парень.

— Ого! — не удержался от выкрика Сапронов, и с лица его мгновенно исчезла улыбка. Пахтеев щелкнул затвором карабина.

— Кем послан? — допытывался лейтенант, внутренне озлобляясь и на себя, и на бойцов за оплошность.

— Сначала было самому по пути с вами, а потом один человек прислал полюбопытствовать. Отец.

— Гм... Он что ж у тебя по части одежды-обуви промышляет или оружием интересуется?

— Когда как. Сейчас вот в души заглянуть велел.

Лейтенант присвистнул. Кто-то вслух выругался. Но к враждебной обстановке богатырь относился с той же выдержкой, с какой воспринимал восторги по своему адресу.