Аркадий Первенцев - Люди одного экипажа

Первенцев Аркадий Алексеевич

Люди одного экипажа

Петр Дубонос шесть раз тонул в Черном море и, всегда «выгребая», неизменно спасал свои ботинки сорок шестой номер. Над Дубоносом шутили, но добродушно, так как, во-первых, он был признанный всеми настоящий моряк, во-вторых, храбрец и, в-третьих, в случае злой обиды с ним было опасно, принимая во внимание его почти двухметровый рост, внушительный вес и руки, покрытые узлами бронзовых мускулов.

Дубонос пришел в военный флот из торгового. Он побывал всюду, куда ходили суда под советским флагом, знал хорошо Индийский океан, моря, омывающие Японию и Китай, побережье Испании.

Прославленный в войну Николай Сипягин был его другом, чего одного уже было достаточно, чтобы относиться с уважением к человеку.

Дубонос начинал с палубного ученика. Плавая рулевым, в свободное время занимался со стажерами морского техникума, проходившими на «Трансбалте» штурманскую практику в дальневосточных рейсах, и собирался сдавать экзамен экстерном на штурмана дальнего плавания. Но война помешала. Сейчас ему было около тридцати, хотя на вид он казался несколько старше.

В начале войны командир отделения рулевых, он стал командиром сторожевого корабля и трогательно ценил свое место и офицерское звание. Путь от Измаила до Геленджика — путь Дубоноса от старшины второй статьи до старшего лейтенанта. А на этом пути, как известно, стояли почетные вехи доблести моряков-черноморцев: Одесса, Севастополь, Феодосия, Керчь.

Корабль Дубоноса был мал, но удачлив. Он попадал и под огонь береговых батарей и тяжелых минометов во время высадки десантов, и под бомбы пикировщиков, дважды выдержал атаку торпедных катеров и вышел из боя только немного поклеванный осколками и пулями.

Дубоносу стали доверять наиболее рискованные операции. Он проводил их отлично. Но однажды, задержавшись с высадкой разведчиков у крымского побережья, Дубонос не смог вовремя выбраться к базе. Рассвет застал его в двадцати милях от нее. Туман позволил ему пройти еще около пятнадцати миль, и, когда солнце разогнало туман, появились «юнкерсы». Дубонос принял бой. Умело маневрируя, непрерывным огнем сбивая бомбардировщиков с курса, Дубонос мчался к своим берегам. Когда истребители, пришедшие с наших аэродромов, врезались в строй «юнкерсов», все же один самолет с отвесного пикирования угодил бомбой рядом с катером. Дубоноса снесло в воду, но он доплыл до берега. Оставляя следы крови на камнях, дополз к кустам, упал на них грудью. Его отвезли в госпиталь, врачи насчитали на его теле двадцать восемь ран. Он долго не поправлялся, может быть, ему мешала тоска. Он не мог забыть свой погибший корабль, свой экипаж.

Над Дубоносом было установлено деликатное товарищеское наблюдение. На досуге он слишком много думал о своем горе, друзья решили, что необходимо его после госпиталя поставить на настоящую работу. Но можно ли его снова пустить в море? Не лучше ли списать на берег?

Морякам известны страшные слова: «списать на берег».

В госпиталь приехал контр-адмирал, привез папирос, груш и букет цветов. Это растрогало Дубоноса. Цветы он поставил в вазу, которую принесла ему медицинская сестра, раскрыл пачку папирос, прочертив по наклейке будто железным ногтем, и приготовился слушать. Контрадмирал закурил и, внимательно присматриваясь к Дубоносу, поговорил с ним. Раненый чувствовал, что посещение неспроста, и был настороже. В конце беседы контр-адмирал мягко намекнул, что лучшие моряки, правда, со скрипом сердечным, сейчас передаются на сушу и как он на это смотрит. Реакция Дубоноса была не совсем неожиданной. Вначале Дубонос вскочил и дал, как говорится, волю своему гневу, потом, сообразив, кто перед ним, опустился, взялся широкими своими ладонями за щеки и замолчал надолго. Контр - адмирал, не переставая наблюдать за Дубоносом, встал и, пожелав ему счастливого выздоровления, вышел.

— Как? — спросил его начальник госпиталя.

— За плавающим составом, за флотом...

— Можно ему сказать, товарищ контр-адмирал, для поправки?

— Да...

Дубоноса отправили для восстановления сил в Хосту, а командование подбирало ему место. Наконец такое место нашлось.

В бою был здорово потрепан один из сторожевых катеров, и, самое печальное, осколком снаряда был убит командир — старший лейтенант Булавин. Катер пригнали на ремонт в один из южных портов, и командира временно заменил его помощник — лейтенант Горигляд. Команда, похоронив своего командира, придя на ремонт, «загрустила». Уволенные на берег моряки в первый же день, как выразился потом командир дивизиона, «принялись высаживать днища из бочек». Их, конечно, сразу призвали к порядку, «продраили с песочком», а на катер прислали нового командира. Это был Петр Дубонос. Он потерял команду и корабль, они — своего любимого командира. Он теперь нашел новую команду и корабль, они — нового командира. Казалось, все стало на свои места. Но в жизни, даже если она и подчинена законам войны и непреклонным уставам, не всегда получается все гладко.

Команда в робах и синих беретах была построена ближе к правому борту. Волна немного отбивала катер, погода свежела, поскрипывали швартовы. Дубонос перепрыгнул с пирса на катер, тот покачнулся под его грузным телом и как бы уравновесился. Швартовы не скрипели, палуба не бродила под ногами.

Может быть, великолепная фигура нового командира, сказочной ширины плечи, бугры мышц, распирающих китель, и произвели бы впечатление на команду при других обстоятельствах, но сейчас... Прежний командир был совсем иным. Люди помнили ясно до боли щуплого, но крепкого, как кинжал, Булавина, его легкие и цепкие шаги, быстрое покачивание плеч и рук собранного в комок человека, который был как бы главным механизмом их маленького корабля. За два года войны они настолько свыклись со своим командиром и полюбили его, что, казалось, не могли примириться ни с какой заменой. И то, что вся команда осталась в целости, а их командир погиб, еще больше усиливало эту любовь, эту память, освещенную горечью потери. Как будто, оставшись в живых, они были очень виноваты.

Кое-кто вспомнил шутки о сорок шестом размере ботинок. Чепуховая мысль, но люди невольно опускали глаза к ногам, к этим ботинкам с тупыми носами и толстой подошвой.

Дубонос провел прищуренными глазами по лицам моряков, стоявших перед ним. Ни с одним не плавал, ни одного не видал в море, в действии. С ними он должен теперь делить тяготы боевой жизни, выполнять приказы, следовательно, к этим людям он должен привыкнуть, полюбить их. Он, еще не совсем оправившийся от ран, от докучных дум, на секунду полузакрыл глаза, и перед его мысленным взором прошли люди его экипажа, люди, к которым он давно привык, которых давно полюбил. Их нет... Нет помощника, «желторотого» лейтенанта Милочкина, восторженного и храброго юноши, нет рачительного хозяина механизмов главстаршины Денисова, влюбленного в свои машины не меньше, чем в жену из далекого Самарканда и троих детишек, нет сигнальщика Прохорова, матроса с чистым голосом запевалы и отважным сердцем, нет рулевых — братьев Аверьяновых, моряков-одесситов... Дубонос открыл глаза, и чужие, нахмуренные лица прошли перед ним. Все не те. Раны сердца затягиваются долго.