Йозеф Секера - Чешская рапсодия

— Я тебе не препятствую, Ян, — сказал Бартак и встал со скамейки, как будто дело Шамы окончательно решено. — Обдумайте, товарищи, что я вам сказал, у вас есть три дня. Я приглашу еще кого-нибудь из Киева, из редакции газеты «Свобода». Пусть расскажут вам о большевистской Красной гвардии, о том, за что она борется и за что борются легионеры. Доброй ночи!

У риги Бартака догнал сержант Курт Вайнерт.

— Господин кадет, — торопливо сказал запыхавшийся Курт. — Кажется, я вас правильно понял. В лесу вы обещали взять меня с собой, когда поедете из Максима, не забудьте об этом!

— Если тебе все ясно, товарищ, а я думаю, что это так, то тебе ничего не остается, как идти с нами. Чем больше нас будет, тем лучше. Только теперь начинается война за нашу жизнь.

Бартак пожал Вайнерту руку и поспешил к себе. Через кухонное окно он увидел, как повариха Наталья с помощью Нюси и Ивана снимает с огня котел с ужином для пленных. Вошел, спросил, достаточно ли наварили. Наталья засмеялась, прищелкнула языком и весело подмигнула:

— Мясо и положила все, не думайте, — сказала Наталья. — С кого это станется — вас обманывать?

— Спокойной ночи, Наталья. И лучше раздай им ужин до темноты, пусть все поминают тебя добром — не один драгун.

— Да я их всех и люблю, бедненьких! Жить так далеко от родного дома…

Наталья проводила Бартака материнской улыбкой.

Марфа вернулась с рождественской службы, как с гулянии. Кунью шапочку и овчинный полушубок повесила на крюк возле печки и, напевая, принялась готовить обед для себя и Войтеха. Наталья с Нюсей пообедают с пленными, и Иван наполнит за их столом свой ссохшийся желудок. Вчера настроение Марфы было омрачено тем, что Бартак отказался идти с нею в церковь, но сегодня она вспоминала об этом без сожаления.

Чего грустить — исполнилось все, чего она желала от сегодняшнего дня. «Марфа не знает, судьба ли распорядилась, или это она сама подсобила судьбе… Бартак уже лег, когда Марфа пришла к нему вчера в комнату, чтобы уговорить пойти с ней утром в церковь. Не люблю попов, все они лицемеры, и потом, кто знает, вдруг вас станут осуждать за то, что вы водите к обедне пленного, как телохранителя, так он ответил, а сам смеялся молодо и задорно. Сел в постели, взял ее за руку. Она позволила ему притянуть себя ближе.

— Сядьте на минутку, Марфа Никифоровна, — попросил Войтех, а когда она присела с краю, он заговорил, словно душу изливал. — Поняли ли вы, что я вас люблю, Марфа? Сегодня и вчера почему-то сильнее, чем я мог себе представить. Что это вы намешали мне в напиток? Я себя чувствую так, словно никогда в жизни не болел!

— А я и не хочу, чтобы вы болели, — ответила Марфа. — Не то пришлось бы мне обертывать вас мокрыми простынями, а вы бы кричали мне «отстань»… Нет, веселый-то вы мне больше нравитесь.

Ее рука сама поднялась и легла ему на лоб.

Войтех обнял ее за плечи. Марфа насторожилась, но не отодвинулась. Смотрела ему прямо в глаза, улыбалась, жадно вдыхая табачный запах.

— Что это значит? — горячим шепотом спросила она.

— Странно мы живем, правда, Марфа? Встречаемся каждый день и каждый день ждем, когда же представится случай броситься ради другого в огонь, а сказать: «Вот я, бери» — ни один из нас не решается. Разве это по-человечески?

— И вы давно об этом мечтаете?

— Давно, Марфа, пожалуй, с первого дня нашей встречи.

Вся кровь Марфы словно остановилась. Женщина окинула взглядом комнату. В печке потрескивали дрова. Кадет был еще у пленных, когда Марфа затопила, и вот уже греет… Печь обдавала жаром, и Марфа чувствовала, как он разливается по всему ее телу.

— Пустите! — взмолилась она. — Милый, дорогой, пустите меня! Я вам верю, верю всему и люблю вас, только сейчас позвольте мне уйти. А я приду к вам, клянусь, что приду!

Она попыталась высвободиться из его рук, но он держал ее крепко. Боже, если в нем пылает такой же жар, как в ней, и если он это видит в ее глазах так же, как видит она в его, — нельзя, нельзя надругаться над таким счастьем! Марфа прижалась губами к его глазам, чтобы заставить их замолчать, но он привлек ее к себе, жарко шепча что-то. И словно все окружащее исчезло. Марфа крепко обвила руками его шею…

Сегодня утром в церкви она думала только об этих счастливых часах, и ей хотелось петь и смеяться. Он такой милый, хотя ласки его смахивают на нежность молодого медведя. А у нее и в мыслях не было, что это произойдет именно в сочельник, все вышло словно само собой…

Войтех пришел с улицы, исхлестанный морозом. Марфа подставила ему губы, он подхватил ее, закружился с ней по кухне. Она отбивалась со смехом: «Пусти меня, пусти, застудишь!» Но когда он ушел в свою комнату, побежала за ним, помогла снять шинель и кавалерийские сапоги и уговорила его идти читать на кухню. Дала ему свежий номер «Правды» и велела читать вслух.

— Где ты это берешь? — спросил Бартак.

— Поп покупает, а дьячок мне дает, — засмеялась она. — Наш попик внимательно следит за тем, что творится в Петрограде. Хочет знать, что ему светит. Смотри не проговорись, а то поп выдаст дьячка гайдамакам.

Обедали долго: на Марфу напала разговорчивость. Она рассказала, как жила в Диканьке, об отце с матерью, учителях, о муже — лесном объездчике.

— Кочетов был немножко не такой, как ты, — сказала Марфа. — Взял он меня молоденькой, хотел воспитать меня в ином духе, чем родители, но я его все равно любила, и если бы он не погиб, то нашел бы меня такой, какой оставил…

На ресницах у нее дрожали слезы. Бартак хотел вытереть их — она не позволила, вытерла сама, шмыгнула носом и улыбнулась:

— Хочу, чтоб ты знал обо мне все, мой дорогой, мой самый любимый, я просто с ума схожу по тебе. И мне даже кажется, что это вовсе не против Кочетова… А тебя я одного на войну не пущу, хоть сумку твою буду за тобой носить… Не знаю, почему это так, только полюбила я тебя страшно… А ведь ты нисколько не похож на Кочетова. Может, именно потому…

Бартак принимал ее рассуждения такими, какими хотелось ей. Ни одного укола ревности — его бы скорее задело, если б она умолчала о своем прошлом.

— А у тебя разве не было милой? — Марфа испытующе заглянула в его румяное лицо.

— Не было, — удивленно ответил он. — Да и когда? И потом — я был очень разборчив. Даже побаивался девушек.

Она просияла и обвила его шею. Это было ему приятно, но он не шелохнулся.

— Не смейся, я действительно их боялся — казался себе теленком рядом с ними.

— А я это поняла! — торжествующе засмеялась Марфа и поцеловала Войту, в глазах ее билась радость. — Ну, не жалей, я тебя за все вознагражу!

Вечером, когда он пришел с митинга военнопленных, Марфа подала ему к ужину немного водки. Заставила рассказывать о себе, особенно о его матери и о том, как живут люди в Чехии. Он постепенно разговорился, чувствуя себя совсем как дома. Потом вдруг подумал о пленных, о Долине. Тот тоже избегает здесь женщин, видно побаивается их, так же как Войтех когда-то. Как знать, может, и сам Войтех не решился бы обнять Марфу, если бы жил в холодном сарае, где земляной пол запорошен инеем, где единственная подруга — одеяло, а единственная музыка для сердца — храп товарищей. Он высказал эту мысль. Марфа наморщила лоб, испытующе глянула на него.