Йозеф Секера - Чешская рапсодия

— Ваше благородие товарищ, я неудавшийся офицер батюшки царя, черт бы его побрал. Что он мне сделал? Заставил напрасно ждать капитанские погоны. Вам, верно, мотив этот кажется не вполне идейным? Ладно. Добавлю, что я всегда плевал на государя. И на его генералов. А теперь что? Теперь я стреляю в своих бывших товарищей, которые остались у Краснова, потому что эти болваны не поняли, что в наше время правы мы одни, гвардейцы справедливой матушки-смерти. Когда вытравим все плевелы и установим свободу личности как единственно справедливый строй… — Офицер повернулся к столу, налил себе водки, но лишь пригубил и продолжал: — Краснов и Деникин хотят восстановить на Руси монархию, и я их за это ненавижу. Они добиваются своей цели насилием, будто свободная жизнь может опираться на насилие. Большевики не лучше, но они по крайней мере разрушают все старое, сгнившее, и потому я иногда охотно им помогаю. Но все до поры до времени, ваше благородие товарищ. Говорю же я вам все это для того, чтобы вы с самого начала знали, кто я таков. — Во время всей своей речи артиллерист оживленно жестикулировал, переводя дух после каждой фразы. Он мрачно улыбнулся и добавил: — Говорят, мы изменили своему классу. Это клевета. Мы класс сами по себе, а вот ваш Киквидзе своему классу изменил. Вы, вероятно, знаете, что он эсер.

— Он предан нашей революции, и это для меня решающее, — ответил Бартак.

— Опять вы! — негодующе вскричала Катя. — Войтех Францевич у нас первый раз, а вы уже на него кричите. Нехороший вы, Никола!

Бартак сел поудобнее, как в седле, и мрачно усмехнулся. Его раздражали даже желтые лампасы на синих брюках артиллериста.

— Я тоже бывший офицер, — сказал Бартак, — гусар австрийского императора, и говорю вам это для того, чтобы вы тоже знали, кто я таков. Что же касается белых, то я от всей души согласен с вами — они хотят вернуть старое, а потому пусть их черт возьмет! Не пойму только, почему вы отказываете Киквидзе в праве самому решать свою судьбу, раз вы столь громогласно заявляете о свободе для себя. С вами трудно спорить.

— Отлично, гусар! Надеюсь, что вы перешли из чехословацкой белой гвардии, именуемой Легией, в русскую Красную гвардию не ради того, чтобы стяжать жалкую славу героической гибели от казацкой пули. Пролетариат вас об этом не просит. У него более благородные идеалы, и умирать за них он предпочитает сам, притом массами, как вы, конечно, уже видели.

— Я вступил в Красную гвардию добровольно, свободно, ведь я мог согласиться на то, чтобы быть обмененным на какого-нибудь царского поручика, — раздраженно ответил Войтех. — Ничто мне так не противно, как половинчатость, как развитие по этапам. Я сражаюсь за революционный разум, поручик, поймите, за власть революционного разума.

Николай пожал плечами. В его светлых глазах мелькнуло пьяное ехидство. И опять он долго говорил о свободе, как ее понимают анархисты. Можно убивать кого захочешь, и ни одна женщина не имеет права ни в чем ему отказать — этот пункт Николай повторил дважды. Перехватив вопросительный взгляд, брошенный Бартаком на Марусю, он пронзительно расхохотался: более всего его насмешило ее окаменевшее лицо.

— Наша командирша — исключение. Ведь после Чингисхана монголами правила баба. Да еще как свирепо!

Николай вдруг повернулся к Соне, сорвал кофточку с ее плеч.

— Покажись ему! — сказал он повелительно.

Соня без всякого стыда повернулась обнаженной грудью к Бартаку, глядя на него ясными голубыми глазами.

— Не сходи с ума! — крикнула Маруся.

Николай вспыхнул, его узкое лицо мгновенно покраснело.

— Войтех Францевич, Войтех Францевич, порох да бабенки — вот мое жизненное кредо. Я совершенно равнодушен к добру и злу. Запомните, нынешняя революция так же бесплодна, как в пятом году. Воевать за власть революционного разума смешно, когда мы удобряем степную бесплодную целину человеческими мозгами. Ребяческие разговоры о значении революции ведет уже одна наша Катюша…

Катя стояла, прислонившись к темному шкафу, и хмуро смотрела на всю эту сцену. Николай осекся, покачал головой:

— Не хмурься, малышка, такова жизнь. Ты ее тоже познаешь.

Маруся, холодно наблюдая за Николаем, иронически усмехнулась. Если он только отпугнет чеха, она не даст ему времени пожалеть об этом! Маруся опустила руку в карман жакета и жестко улыбнулась. Прикосновение ладони к рукояти нагана успокоило ее.

— Никола — свободный человек, может бороться за что угодно, — сказала она надменно. — И болтать может что угодно, только хорошенько следи за моей рукой, она не так терпелива, как я.

— Ах, Маруся, почему ты не снимешь жакетку? — подбежала к ней Ольга. — Или не хочешь, чтобы Войтех Францевич увидел, что ты красивее Сони?

Командирша бронепоезда даже не шелохнулась, только деланно улыбнулась Ольге уголками рта. Николай, наполнив рюмку, подал ее Войте, криво ухмыльнулся, налил и себе. Ольга повесила жакет Маруси на спинку стула и благодарно поцеловала ее в лоб, шепча ей что-то ласковое. Затем она обратилась к Бартаку, словно и он был предоставлен ее заботам:

— Вы тоже снимите не только портупею с оружием, но и фуражку отложите. Я хочу сегодня веселиться. В кои-то веки выберет Маруся минутку для меня! Живем мы тут с Катей и Соней как сироты. Только и знаешь — будничная работа в Совете, пишущая машинка, думы и мужчины, которым все некогда…

— Ольга умница, — сказала Маруся. — Рекомендую вам ее, Войтех. Как узнаете ее поближе, увидите, что я права. — Маруся вдруг обернулась к Николаю: — Ну-ка, грозный владыка над женщинами и смертью, налей и нам. А ты, Соня, прикройся.

Вартака здесь ничто не удивило, даже поведение Маруси. Он только ломал голову, как попала невинная Катя в среду этих разложившихся людей и такова ли она, как кажется. Побыть бы с ней наедине, может, рассказала бы ему все… Хорошо, что водки осталось уже на дне. По крайней мере хвастун Никола скоро ослабеет. Наверно, тогда с ним можно будет поговорить… Войта закурил и сказал:

— По нас с вами, Николай… Николай.. — Бартак выжидательно умолк.

— Владимирович, — фыркнул Николай. — Холодный.

— Николай Владимирович, — продолжал Бартак, — по нас с вами видно, какие штуки может сыграть война даже с офицером. Были мы дисциплинированными солдатами своих императоров, но, едва мы вырвались из-под их власти, разом превратились в людей с собственной волей. И уже образ мыслей у нас совсем не тот, что тогда, когда мы стояли перед своей частью. Скажите, вернулись бы вы в царскую армию, если бы она вдруг восстала из мертвых?

Офицер от удивления поднял брови, в глазах его заиграли огоньки, он произнес свысока, с нарочитой скукой в голосе:

— И зачем вы стараетесь разгадать такие неинтересные загадки? Ни к чему это. Вокруг меня погибло уже много людей, причем некоторые задавали себе более глубокие вопросы, чем вы. Я о своем будущем вообще не думаю. Бью контрреволюционную сволочь во множестве — пушками — и удовлетворенно попираю трупы, которые сам сделал. Для меня, сударь, имеет какую-то цену только собственная тень, пока это не тень моего трупа.