Йозеф Секера - Чешская рапсодия

— Матей, оставайся в седле! — крикнул Бартак Конядре, соскакивая на землю. Ганза уже снимал с убитого оружие, после чего бросился помогать Бартаку, который вытаскивал второго казака из-под лошади. Тот пытался сопротивляться, но его живо вскинули на спину жеребца, и Бартак поскакал к своим.

Казаков, спешивших на помощь своим, было более сотни, и красноармейцы поскакали назад, словно на скачках. Никто не заметил, что лошадь Ганзы задурила, и, прежде чем ему удалось ее успокоить и вскочить в седло, он был окружен казаками…

Тем временем в вагоне Книжека собрались командиры, и комиссар сердито говорил им о трудном положении с размещением полка, как вдруг в окно увидели скачущих разведчиков с пленным поперек седла Бартака. Все вышли, помогли снять пленного. Книжек хотел допросить казака, но Кнышев не позволил. Он вызвал тачанку Лагоша и вместе с Бартаком повез пленного в город, в штаб дивизии.

Киквидзе выслушал комиссара, прищурив сверкающие глаза. Пленный стоял, опустив голову, с видом человека, покорившегося судьбе. Начдив порывисто повернулся к нему и воскликнул:

— Ну, Антон Антонович, большего несчастья, чем встреча со мной, с тобой случиться не могло. Ведь ты меня узнал? Помнишь, на фронте ты выдал меня, я был для тебя политическим преступником. Садись же теперь и говори! Ничто тебе не поможет, казак, так хоть душу спасай!

Казак огляделся из-под желтых бровей. Его окружали шесть командиров, у двери стояли два красноармейца с винтовками. С ненавистью посмотрел он на Войту и сел с вызывающим видом. Войта выдержал этот взгляд, не отвернулся.

Три пики уперлись в грудь Ганзы. Одно движение — и конец Аршину. Вокруг стояли казаки в синих шароварах с красными лампасами, и их хмурые лица не оставляли ему никакой надежды. Он дернул плечом, усмехнулся. Вытри под носом, Беда, сейчас тебя на весы! У него отобрали оружие, и Аршин почувствовал себя нагим. Низенький, как и он, казак с невинной поросячьей физиономией сбил с головы Беды фуражку и растоптал сапогом. Красная звездочка треснула, переломилась надвое. Бритая голова Ганзы блестела от пота. Низкорослый казак вытащил из кобуры Ганзы его же наган и взвел курок.

— Отставить! — крикнул с вороного коня усатый хорунжий. — Нам нужен его язык. Отведи его в штаб, Прохор!

Казак сунул наган в кобуру и с нескрываемым разочарованием посмотрел на подавленного Беду.

— Лезь на своего коня, красная дубина! — проворчал он сквозь зубы, подтолкнув Беду рукояткой нагайки.

Аршин с трудом сел в седло — он и впрямь словно одеревенел. Потянулся к поводу, но Прохор вырвал его и вскочил на своего коня.

— Думаешь удрать, красный черт, да не советую! — С этими словами Прохор стегнул обоих коней. Два казака двинулись за ними.

Солнце жгло обритую голову Аршина, он чувствовал, как струйки пота стекают по его спине. Зудел рубец на спине, оставленный казацкой нагайкой когда-то под Львовом. Лошади шли рысью, но Аршина это ничуть не радовало. Ему казалось, что даже мозг его вспотел. Вздохнул: попал ты, Бедржишек, в хорошую кашу… Сначала тебя будут мучить — но разве можешь ты говорить? Можешь предать своих — Киквидзе, добряка Натана Кнышева? Ганза шмыгнул носом. Будут тебя бить ремнями, ребра переломают, а ничто так не нужно для доброй скачки, как крепкие ребра… Разные картины теснились в его воображении. Потом отведут тебя в степь, всадят в тебя четыре пули, а труп бросят на съедение воронам и степным орлам. Это их обычай погребения… Или вздернут на акацию… Повесят для устрашения другим. Ты будешь не первым повешенным в этой войне, но почему именно тебе быть одним из них? А если соврать?.. Фу, Беда, мужчина ты или нет?

Аршин вздохнул. Остаются лишь две возможности: бежать или убить себя. Но перед этим надо прихватить с собой на тот свет кого-нибудь — не складывать же даром свою бритую головушку… Беда ворочал мысли, словно сдавливая разгоряченный мозг, но никакого выхода не нашел. Просить он, конечно, ни о чем не станет. Не доставит он им удовольствия видеть, как он трясется от страха. Первый допрос, пожалуй, он переживет — притворится дурачком. А там видно будет. Его отец притворным смирением не раз обводил вокруг пальца эрцгерцогского лесничего, когда тот грозил отцу судом за браконьерство. Жаль, его глупому сыну отвечать не за косулю в лесу… Помнит Беда одну сценку между отцом и лесничим, — ему тогда не было и десяти лет, но он ясно помнит топорное лицо отца, а под мохнатыми усами — бесстрашные острые зубы, готовые вонзиться лесничему в горло. Аршин вздохнул. Как ни трудно тогда жилось, а по сравнению с теперешними идиллические были времена!

Казачий лагерь был в тридцати верстах от Филонова, в станице, окруженной редким сосновым лесом, по которому протекал ручей, в Чехии его назвали бы рекой и обозначили на карте. Всадники проехали по мосту, миновали дощатый сарай, покрытый серо-зеленой плесенью. Недалеко, возле полевой кухни, паслось несколько верблюдов, одногорбых и двугорбых. Аршин оживился: вот это провиантское обеспечение! Низкорослый Прохор приказал Аршину слезть с коня и погнал его к красивому дому станичного атамана; стены дома были бревенчатые, на крыше — новая дранка. В сторонке, на молодом высоком клене, висели два полуголых трупа: мужчина и женщина. Аршин испуганно вскинул глаза на них.

— Шутки шутили с нами, шпионская сволочь, господин учитель и его сука, — злобно усмехнулся Прохор.

Страшные плоды такого прекрасного дерева! Неужели и ты для этого вырос, Беда?

У крыльца стояли двое караульных — пожилые бородатые казаки. Будто спали стоя.

— Башка-то у него красота, прямо татарский жених, — сказал за спиной Беды один из караульных; Беда мысленно выругался. Ему легче бы стало, если б он мог выругаться вслух.

В комнате, полной табачного дыма, сидел за столом громадного роста казак с погонами есаула. Гимнастерка расстегнута, тучное брюхо колышется при каждом вздохе, во рту торчит папироса. На столе полупустая бутылка водки и рюмка красного стекла. Есаул диктовал что-то молодому писарю.

Прохор громко отрапортовал, что привел пленного чеха, и рассказал, как он был взят. Есаул встал. Его светлая кудрявая голова чуть не доставала потолка. Он выдохнул дым в белокурые усы и сдвинул брови.

— Говоришь, чех? — обратился он к казаку. — Второй красноармейский из Тамбова, командир пан Норберт Книжек? Хорошо, очень хорошо, Прохор!

Есаул налил водки, выпил и подошел к Ганзе. Нос Беды приходился как раз против ленточек царских крестов на широкой груди казака. Офицер крепко взял Аршина за подбородок и засмеялся.

— Да ты, видать, такой же чех, как я китаец. Скажи, зачем пошел в чешский полк?

Аршин икнул.