Евгений Николаев - Снайперские дуэли. Звезды на винтовке

Дорогая мамуля! У нас по-прежнему все тихо и спокойно — как всегда. Сегодня собираемся переезжать в другое место — там должно быть намного лучше, чем тут. Так что мне сейчас некогда писать, переедем — сразу напишу подробнее. Могу еще сообщить, что мне вручили награду: именные часы от командарма.

Всем привет. Не болейте и не скучайте, если писем долго не будет. С переездом, с новой почтой все может быть. Еще раз крепко целую.

Вот уже командиры отделений докладывают о готовности личного состава к бою. Отдаю им распоряжение — проследить, чтобы бойцы не маячили зря в траншеях, не привлекали излишнего внимания противника, а отдыхали в землянках.

До условного сигнала оставалось еще минут двадцать.

— Дал бы ты мне чего-нибудь перекусить, — обратился я к ординарцу. — Не ел, считай, два дня.

— Ах ты, черт, — протянул мой ординарец. — И как же это у нас получилось нескладно? Понимаешь, командир, виноваты мы: думали, не вернешься к нам! День ждали, два, а потом все и съели. Уж извини, командир! Письма вот есть — целых три, и все из Тамбова.

Он вытащил из противогазной сумки и подал конверты со знакомым и дорогим мне почерком. «От матери! — обрадовался я. — Прочту после, когда один буду!» И сунул конверты в карман ватных брюк. Туда же, в специальный кармашек справа, положил и часы, взглянув на них последний раз — до сигнала оставалось ровно пять минут.

Вот она, долгожданная минута, которая дает зарядку на весь бой: в морозное небо с шипением взвились три ракеты, окрасив снежную равнину за бруствером сначала в зеленый, а потом и в красный цвет. Я перемахнул за бруствер, вскочил и выпрямился, оглядываясь на свой взвод: наши траншеи опустели.

— Вперед! За Родину! Ур-а-а! — крикнул я, и громкое, многоголосое «ура!» раскатисто пронеслось по всему нашему переднему краю — батальон пошел в атаку.

Почти без потерь наша рота с ходу ворвалась в первые фашистские траншеи. И, уже не сознавая ничего, не видя ничего, кроме спин удиравших врагов, не обращая внимания на трескотню автоматов, на разрывы гранат под ногами, рота овладела вторыми, а затем на плечах перепуганных фашистов и третьими траншеями. Действуя штыком и прикладом, приканчивала эту погань, гранатами выкуривала гитлеровцев из их крепких землянок.

— Молодцы, ребята! Бей фашистов крепче, не оглядывайся! — кричал лейтенант Буторин, появившийся в нашем взводе. — Только вперед!

И бойцы, чувствуя, что главная задача выполнена — вражеские траншеи в наших руках, ринулись за командиром. Вымахнув за бруствер последней траншеи, мы оказались на ровном поле, покрытом метровым слоем снега. Удивляясь неожиданно наступившей тишине, не видя перед собой ни противника, ни своих соседей слева и справа, взвод, увлекаемый командиром роты, продвигался вперед, к заснеженным высоткам. Остальные стали добивать засевших в землянках фашистов. Повсюду в несуразных позах лежали убитые гитлеровцы. Их было много.

Наведя порядок в занятых траншеях, рота поднялась за своим командиром и тоже выскочила на снежное поле, собираясь ударить по тылам противника. Но тут опомнившиеся немцы дали заградительный огонь. Они ударили из минометов и артиллерийских орудий по своим бывшим траншеям и землянкам.

— Вперед! Всем — вперед! Не останавливаться под огнем, выходить из-под обстрела! — кричал лейтенант Буторин, уводя людей все дальше. А до спасительных горушек быстро не добраться: снег слишком глубокий. Словно опутанные веревками, ноги еле передвигались в его толще. Мало того, оказалось, что под снегом был лед! Два-три снаряда, упавших на этой снежной равнине, подняли вверх фонтаны воды вместе со льдом и осколками от самих снарядов.

С единственной гранатой и пистолетом бежал я рядом с командиром роты. Метрах в десяти от нас с ручным пулеметом на изготовку бежал, тяжело разгребая ногами снег, Филатов — здоровенный парень из соседнего взвода, сибиряк. За нами продвигались бойцы — человек десять-пятнадцать.

«Эх, жиденько нас осталось! — думал я, глядя на редевшие с каждой минутой ряды своих бойцов. — Что теперь предпримет ротный? Что будем делать дальше?»

И действительно, что можно еще сделать? Задачу свою мы выполнили, даже сделали чуть больше — вышли за третью линию траншей. На большее у нас уже нет сил. Нет связи с батальоном. А самое страшное, что уже совсем рассвело и наши бойцы сейчас на снегу отлично видны фашистам. Мы втроем почти подбежали к спасительной горке, когда неожиданно для всех нас вверху этой горки раскрылась черная широкая щель амбразуры и из нее обрушился страшный пулеметный огонь. Немцы поливали всю площадь заснеженного озерца огненными струями.

«Так это не просто горка, это огневая, хорошо замаскированная точка! Замаскированный дот! Вот поэтому наши разведчики его и не засекли: он никогда не действовал, будучи в глубине их обороны!» За какие-то считаные секунды на снежном пятачке живыми остались только трое: командир роты, пулеметчик Филатов и я, попавшие в мертвое пространство, — мы оказались прямо под амбразурой дота, продолжавшего изрыгать смертельный огонь.

Я попробовал подобраться к амбразуре сбоку, но не сумел сделать и двух шагов — покатился вниз. Дот был ледяной. Обойти же его с тыла — значит обнаружить себя и позволить расстрелять в упор.

«Что же придумать, как выбраться отсюда?» — думаю я и оглядываюсь на заснеженное поле. От яркого зимнего солнца режет глаза. А мы в этом мертвом пространстве… Вот оно четко определилось тенью, падающей от горки-дота. Вдруг там, где кончалась тень на снегу, выросли три фигуры-тени. Они все росли, росли, потом наконец остановились и расхохотались, стали что-то лопотать, жестикулируя. Как я понял, они радовались, глядя с высоты, как умирали наши солдаты на поле.

Стерпеть такого я не мог. Молча забрал из рук Филатова его ручной пулемет, отошел немного в сторону и увидел на гребне горки трех веселящихся офицеров. Они высокие, стоят в рядок, гогочут. Мои пальцы нажали на гашетку, и короткая очередь навечно успокоила весельчаков.

— Что же, ребята, будем пробираться к своим. По очереди. Филатов, прикрывай огнем пулемета! — принял решение лейтенант Буторин. — Давайте короткими, в разные стороны, не скучиваясь. Ну, двинули!

И он первым, петляя по снегу, пригибаясь пониже, двинулся к спасительной траншее. До нее всего метров шестьдесят, но сейчас они кажутся бесконечными. Побежал и залег Филатов, следом кинулся и я. Над головой и под ногами зачиркали пули — это сидящие в доте фашисты заметили нас. Филатов короткими очередями заставляет их на какое-то время замолчать. В это время делаем перебежки мы с лейтенантом.

«Нет, не добежать нам! А как же Филатов?» — думаю я и вижу, что Филатов тоже бежит. А из амбразуры снова полетели огненные струи. Лейтенант упал. Ранен или убит?