Виталий Сёмин - Ласточка-звездочка

Отделять предмет от учителя Сергей начал после того, как однажды, роясь в отцовском столе, нашел и прочитал Аннушкино письмо. Оно было послано из пионерского лагеря, где после пятого класса целый месяц протомился Сергей.

«Сережа, — писала Аннушка, — здоров. Неплохо ест. Вероятно, к концу смены поправится. Мальчик он хороший, но уж чрезмерно застенчивый, трудно сходится с новыми ребятами и потому скучает. Пожалуй, слишком часто посещает библиотеку».

Письмо поразило Сергея: «…хороший мальчик… неплохо ест… поправится… скучает…» — это мог сказать какой-нибудь родственник, а не та Аннушка, которую Сергей видел на уроках. И он стал следить за Аннушкой с интересом и подозрением. Ничего нового он не замечал, но все равно ему казалось, что между ним и Аннушкой есть какая-то отдаленная родственная связь, которую надо тщательно скрывать в школе.

Эта родственная связь сейчас и тянула его к Аннушке, и мешала к ней приблизиться. Ему даже было немного жаль Аннушку. Хороший она классный руководитель, нет у нее любимчиков. Но лучше, если бы она была поближе к ребятам. Тогда ей не пришлось бы идти сейчас одной, тогда бы она давно узнала, как относятся сами ребята к Грине Годину, которого в школе привычно считают хорошим общественником.

К трамвайной остановке подходили растянувшись. Предпоследним шел Аба. За Абой — со своим чемоданом Аннушка. Чемодан был, наверно, тяжелый, он мешал Аннушке идти быстро.

— Эй, стойте! — приказал Гришка своей компании и подбежал к Аннушке. Гришка был без вещей, его заплечный мешок тащил Игорь Слон. — Анна Михайловна, а чего ж вы сами? Стойте, я вам говорю! Анна Михайловна, построить их? А то, как бараны, не понимают человеческого языка.

— Ты не кричи, Кудюков, — сказала Аннушка.

— Так как же не кричать, если не понимают?

— Ты не кричи!

— Да с ними знаете как нужно! — сказал Гришка презрительно. — Эй, Френкель, подойди сюда!

Аба остановился.

— Ты что ж, не видишь? — спросил Гришка. — Возьми у Анны Михайловны чемодан.

— Возьми сам, — тихо сказал Аба, не глядя на Аннушку.

— Что-о?

— Возьми сам, ты без вещей. Твои вещи Катышев несет.

— Мы тебя в колхоз берем, а ты так разговаривать?..

— Я сам еду. Ты тут при чем?

Удивительно остро и точно Гришка чувствовал, будет ли Аба сопротивляться ему. Гришке много раз удавалось унижать Абу, заставлять его подчиняться, но Аба всякий раз быстро оправлялся от унижения. И Гришка научился улавливать момент, когда Аба был готов к новой схватке.

Вообще ко всякой независимости, ко всякой претензии на независимость Гришка был так же болезненно чуток, как Сергей к обидчикам. К тому же Аба был мал и слаб, не было у него какого-либо таланта или особо симпатичных черт, которые поставили бы его под безусловную защиту класса; он был до смешного близорук и потому, должно быть, был замкнут, ни с кем в классе близко не сходился. Все это, казалось Гришке, само собой определяло Абино положение.

— Возьми чемодан, — сказал Гришка.

— Кудюков, иди вперед, — сказала Аннушка. — Я тебе запрещаю заботиться обо мне. И забери у Катышева свои вещи.

Но Гришка уже ничего не слышал:

— Возьми чемодан.

Аба молча попытался обойти Гришку.

— Возьми!

Сергей и Тейка остановились, потом повернули назад. Аба не был другом Сергея, но дело было не в этом. Гришка заметил Сергея.

— Хорошо, — сказал он Абе, — ладно. За-пом-ни. Там тебе не школа.

И двинулся мимо Сергея вперед.

Вокзал был самым военным местом в городе. Вся привокзальная площадь забита людьми в солдатских гимнастерках. У входа в вокзал — часовые. Штатские попадаются редко. От военных их отличает не только одежда, но и суетливое, неуверенное, а у некоторых даже истеричное выражение лица. Будто все они опоздали или вот-вот опоздают на свой единственный поезд. Приятно было видеть, как эти люди поспешно расступаются перед ребятами. Приятно было видеть, как у военных и железнодорожников, к которым обращалась Аннушка, тотчас же лица становились вежливыми и внимательными.

В вагоне мальчишки прилипли к окнам, но поезд долго не трогался, и всем успели надоесть пустые, забитые досками продуктовые ларьки, серая бетонная платформа перрона, на которой не валялось ни одного окурка, ни одного яблочного огрызка, таблички «кипяток» над широкогорлыми, отполированными медными кранами, к которым длинными собачьими цепями были приклепаны полулитровые алюминиевые кружки. От одного взгляда на эти вместительные кружки у Сергея к горлу подступала голодная изжога.

— Анна Михайловна, — спросил Хомик, аккуратно распорядившийся своими вещами, он повесил на крючок пиджак, уложил под полку рюкзак, — а кормить в колхозе нас будут?

— Обязательно, — сказала Аннушка. — Нужно только туда доехать. — Аннушка улыбнулась. — Споемте?

— Хотите нас отвлечь? — засмеялся Хомик.

— Отвлечь? Почему?

— Ну, вы такая… строгая. И — «споемте»!

— А все-таки давайте петь!

Кто-то затянул «Трех танкистов». С грехом пополам дотянули до половины, дальше слов никто не знал. Попробовали сочинить свой вариант песни. Получилось смешно, но все-таки песня не пошла. Вспомнили «Утро красит…», «Ты не бойся ни жары и ни холода…». Но и там спотыкались на втором, третьем куплете.

— Девчонок же нет, — сказал Хомик. — Они бы до конца допели.

Потом, неторопливо постукивая и то взмывая на собственных проводах, то опадая ниже насыпи, за окном поплыли телеграфные столбы. За столбами потянулись пыльные, побуревшие не столько от осени, сколько от позднего жаркого солнца чахлые лесопосадки и желтая, в плохо выбритой, колкой рыжей стерне степь. И эта сухая степь и летучая пыль над ней усиливали какой-то безнадежностью щемящее и почему-то стыдное чувство голода.

Ехали почти весь день. До четырех часов дня — поездом, потом, от станции до колхоза, — полуторкой.

Высокий хромой дядька, встречавший ребят на станции, не то удивился, не то огорчился.

— Приехали, — сказал он. — Слава богу. Ничего. Бог даст.

Про бога он упомянул напрасно. Мальчишки были настроены высокомерно, они и сами были уверены, что на селе с культурой не очень-то, а тут такое откровенное невежество! К тому же они рассчитывали на более торжественную встречу, на какие-то более внятные слова и обещания. А дядька, оседая, будто при каждом шаге проваливаясь правой ногой в невидимую яму, вел их к полуторке и бубнил:

— Ничего. Бог даст…

Он не смягчил мальчишечьи сердца даже тремя буханками хлеба драгоценной, уже забытой белизны, которые вытащил из кабинки и передал Аннушке. Мальчишки не знали, что хромой завхоз огорчен их очевидной молодостью, их очевидной неприспособленностью для того дела, ради которого они ехали сюда.