Виталий Сёмин - Ласточка-звездочка

— Выздоровел, — сказал Тимофей Васильевич.

— А как это — по квадратам? — спросил Сергей.

Тимофей Васильевич еще ни разу не начинал с ним разговора сам, а вот сейчас начал, и Сергей даже не посчитал это чем-то особенным.

— Да уж с немецкой пунктуальностью, — сказал Тимофей Васильевич. — Начали они от вокзала вот по такому квадрату: набережная, улица Маркса, Осоавиахимовский. Потом поднялись выше, к Степной. Вчера опять спустились к реке, но только бьют от Осоавиахимовского к нам поближе. Скоро и наша очередь. Удивительно пунктуальные люди эти немцы.

Тимофей Васильевич усмехнулся. Он был доволен тем, что разгадал тактический замысел немецких летчиков. Кроме того, его что-то завораживало в их методичности, в их до очевидности планомерной работе.

— Да уж не то что наши крикуны, — сказала «маманя», и на минуту все почувствовали себя крикунами. «Маманя»-то, уж во всяком случае, никогда крикуном не была. «Маманя» умела делать свое дело. Сергей хотел возразить, но и он почувствовал себя виноватым в том, что «наши крикуны» отступают, а пунктуальные немцы лезут и лезут вперед.

— Но если они бьют по квадратам, — сказал он, — можно догадаться и переходить из квадрата, по которому бьют, в квадрат, куда не стреляют.

— Догадаться-то можно, — сказал Тимофей Васильевич, — а вот перейти — не очень. Кроме того, догадка — не больше чем догадка, и у догадавшегося нет никакой уверенности, что он все правильно понял и что его тут же не обведут вокруг пальца.

— Да им плевать, догадаются наши или не догадаются, — раздался чей-то раздраженный голос из темноты. — Я слышал, они даже по радио и телефону на фронте переговариваются без всяких там шифровок. Нате, мол, разгадывайте, сколько хотите, нам плевать на вас — все равно ничего не сумеете сделать. А наши всю жизнь шифруются, прячутся. А чего шифруют, чего прячут?

Сергей встал, у него дергались губы.

— За такие разговоры… — сказал он. — За такие… Сейчас… Расстреливать надо!

Он еще что-то хотел сказать, но мама мешала, тянула его за рукав, он отбивался. Из темноты спокойно сказали:

— Правильно, расстрелять. Чтобы правды уже и не слышать. Этому мы здорово научились.

— Ма, — сказал Сергей, — где ребята?

Он давно уже хотел задать маме этот вопрос, но все тянул, чтобы не обидеть ее. А теперь было самое время уйти.

— Дежурят у второго входа.

— Так я пошел.

— Сергей! — крикнула мама.

— Да?

— Будь осторожен.

— Буду.

Он сделал еще несколько шагов, и опять мама позвала:

— Сергей!

Сергей помолчал, будто не услышал, но мама все же повторила:

— Будь осторожен.

Сергей уходил, а сзади до него доносилось:

— Нет, вы подумайте — «расстрелять!» Как легко у нас это произносят! А ведь едва из пеленок вырос…

Кто-то убеждал: «Не надо болтать». Что-то горячо и убедительно говорила мама. Анна Павловна и Тимофей Васильевич молчали. А Сергей никак не мог справиться со страстями, бушевавшими в нем. Он боялся, Тимофей Васильевич решит, что «расстрелять» относится и к нему; ему хотелось подойти к тому типу, который так многозначительно бубнит «не надо болтать», и сказать ему: «Я-то не побегу доносить». И наконец он с ужасом чувствовал, что и ему самому хочется кричать, кого-то обвинять: «Смотрите, эти проклятые фашисты умеют делать свое дело! Бомбят по квадратам, и вообще все у них по плану, а вы только кричите!»

Подвал под домом тянулся буквой «Г». Когда-то в меньшей его части стояли печи и большой котел парового отопления, зимой постоянно дежурили истопники. За несколько лет до войны котел убрали, сломали печи — дом подключили к центральной системе городского отопления. В большей части подвала располагались кладовки жильцов — длинный ряд дощатых клеток, сквозь которые виднелись пустые бочонки, индивидуальные запасы угля и дров, старые кровати, ржавые кастрюли и другое барахло, неведомо почему не выброшенное в мусор. Хозяева кладовок в подвал спускались очень редко, и деревянные клетки давно были затянуты толстой и сырой подвальной паутиной. Чаще всех в подвале, конечно, бывали мальчишки, подвал для них был таким же притягательным местом, как, скажем, чердак или крыша.

В первые дни войны на каком-то воскреснике подвал слегка почистили, а над дверями обоих входов повесили таблички «Бомбоубежище». Потом стали чистить основательнее и наконец еще перед тем, как Сергей уехал в колхоз, сломали все дощатые клетки, выкинули ненужное барахло, а индивидуальные запасы угля перетащили туда, где когда-то стоял паровой котел. В этом новом, чистом и просторном подвале за каждой семьей закрепили место, чтобы не путаться во время тревоги. Каждый должен был располагаться там, где раньше стояла его кладовка. И вот огромный четырехэтажный дом полностью перекочевал под землю.

Сергей торопился к ребятам. Как всегда, когда он шел к ребятам, он боялся опоздать к самому интересному. Оно, это интересное, произойдет, ребята его уже все вместе переживут, а ты потом уязвленно слушай рассказы от том, как это происходило.

Первым увидел Сергея Хомик. Он крикнул:

— Гля, Ласточка-Звездочка! Я говорил, он придет!

Его встретили радостно: вот и Сергей здесь, вот почти все и в сборе! Как до войны. Но о колхозе, о том, что он видел по дороге домой, расспрашивали вяло. Оживились только, когда Сергей рассказал, как он шел под бомбежкой через город: «В дом Леньки Зеленого бомба попала? Сам видел? Ну?!»

— А как вы тут? — спросил Сергей.

— Смотри сам, — сказал Сявон. — Смотри, Ласточка-Звездочка.

Сявон был суров и величествен. Даже его «собачьи» брови были величественны. Он сейчас немного хвастал перед Сергеем, хвастал этими пожарами, которые становились все виднее и виднее на темнеющем небе. И все сейчас немного хвастали перед Сергеем, говорили с ним покровительственно. И правда — что он видел в колхозе, что он может рассказать им?

— Горит Дом Советов, универмаг, музыкальная школа… — начал перечислять Хомик. Он торопился показаться Сергею старожилом в этом разбомбленном городе.

Ему подсказывали:

— Финансово-экономический институт.

— Филармония.

— Театр.

— И театр?!

— Прямое попадание.

Сергей молчал. Он был подавлен.

Самолеты уходили. Зенитки провожали их за город.

Потом зенитки замолкли, и где-то далеко по самолетам ударили из винтовок, зачастили из пулеметов.

— И пушками, и пулеметами, — сказал Сергей зло, — и все никак не собьют. А они себе долбают спокойненько по квадратам.

— То фронт, — оборвал Сагеса, верный привычке многозначительно, будто уличая собеседника в невежестве, произносить обыкновенные слова.

— Где? — потрясенно спросил Сергей.

— А вот сам послушай, — сказал Сявон.