Владимир Першанин - Штрафники, разведчики, пехота

Лейтенант сделал отметки в своем списке, завернул в газету красноармейские книжки, комсомольские билеты и две медали. Мы истратили фляжку воды, отмывая руки. Потом сержант, оттянув затвор, дал длинную очередь наугад. Нам издалека ответил немецкий МГ-42. Мы хорошо знали рычащий звук этого скорострельного пулемета. Стреляли с расстояния метров восьмисот, если не больше.

Немцы нас толком не видели, пули шли в стороне, сбивая ветки. Мы, обрадовавшись невесть чему, открыли огонь из обоих автоматов. От наших очередей толку не было — один шум. Мы с сержантом, злые и раздраженные, могли хоть так сорвать злость на фрицах. Лейтенант не стал делать замечание насчет бесполезной стрельбы и тоже опробовал свой новый автомат. Мы выпустили по полному диску и, пригибаясь, пошли назад. Совместная стрельба, месть за погибших ребят, сблизила всех троих. На обратном пути мы курили папиросы лейтенанта и рассуждали, что вполне могли пришить кого-то из немцев. Всё же двести с лишним пуль выпустили. Взводный Кострома встретил меня, как всегда, весело. Стрельбу он слышал и одобрил:

— Молодцы! Дали фрицам просраться. Скоро война закончится. Иди, Василий Иванович, обедай. Заслужил!

— Есть, — козырнул я, — и пошел есть остывшую ячневую кашу с тушенкой.

Скажу несколько слов о своем взводе и обстановке тех августовских дней, когда я прибыл из госпиталя на передовую. Взводный Кострома пользовался среди бойцов большим авторитетом. Воевал он года полтора, был ранен, имел орден. Должности старшины во взводе не полагалось. Хозяйственные обязанности исполнял небольшого роста, всегда вежливый сержант лет тридцати. Мне он не нравился. Постоянно терся возле взводного, мог с улыбкой всучить дырявые ботинки или штаны. Когда бойцы возмущались, сочувственно хлопал себя по бокам:

— Ах, Одесса-мама! Старшина роты гнилье подсунул.

Сержант изображал из себя бывалого рубаху-парня, но получалось у него плохо. И родом он был не из Одессы, а мелкого городка в верховьях Волги. Звучная кличка Одесса к нему не приклеилась. Он был трусоват, неискренний. Чаще его называли «завхоз» или по имени, которое я не запомнил.

Пользовался авторитетом помкомвзвода, рослый старший сержант из Донбасса. Украинские словечки и поговорки в его разговоре звучали к месту. Шахтер — так уважительно называли старшего сержанта. Фамилия, к сожалению, давно исчезла из памяти. Во взводе имелись еще несколько бывалых бойцов, костяк подразделения. Наград у солдат и сержантов было мало. В пехоте всегда большая текучесть (или точнее назвать — смертность). Представят к медали, а боец уже убыл по ранению или погиб. Тех, кто воевал с сорок первого, — не было ни одного. Может, имелись бойцы, призванные в сорок втором, но я сомневаюсь. Срок пребывания во взводе исчислялся неделями, реже месяцами.

Полк срочно укомплектовывали людьми и оружием. В нашем взводе уже через неделю насчитывалось более тридцати человек — почти полный состав. Станкового пулемета во взводе не было, зато имелись три ручных «дегтяря» и штук шесть автоматов. Нас хорошо обеспечили патронами и гранатами. Брали, сколько могли унести. Бывалые солдаты переговаривались между собой, что предстоит скорое наступление.

Кострома ходил озабоченный. Часть новичков прошли краткий курс подготовки. Знали немного лишь винтовку, всего боялись. Команды выполняли хоть и старательно, но неумело. Взводный организовал срочное обучение, отводя в ближайший тыл по 5–6 человек. Если автомат новички освоили быстро, то ползать толком не научились. Уже через десяток метров начинали хитрить, передвигаться на локтях, задирая зад. Сержанты пихали их сапогами и грозили:

— Отстрелят зад или хозяйство между ног, какой ты после этого мужик? Крепче к земле прижимайся. Как к бабе.

Многие из этих безусых ребят к женщинам никогда не прижимались. Не успели. Но настроены были, особенно те, кто побывал в оккупации, воинственно. От наших позиций до немецких расстояние составляло метров двести пятьдесят. Редкий лесок, в котором уцелели лишь отдельные деревья, трава, воронки от снарядов. Колючей проволоки не было. Снайперы нас не допекали. Зато у фрицев имелась привычка перед завтраком обстреливать наши окопы из ротных 50-миллиметровых минометов. Их уже снимали с вооружения из-за слабой эффективности. Но, видимо, у немцев скопилось столько мин, что их некуда было девать. Каждое утро мы получали десятка три, а то и полсотни килограммовых «огурцов». Большого урона они не приносили, мы заранее прятались в «лисьи норы», ямы, выкопанные в стенках окопов.

В один из дней мина попала в окоп, где располагался пулеметный расчет нашего взвода. Пулеметчик был убит наповал, а его помощник, получив несколько осколков в спину, закричал так, что мы вылезли из своих нор. Со злости ударили по фрицам в ответ. Я выпустил два диска. Открыли огонь наши 82-миллиметровые минометы. Жрите, гады, это вам не сорок первый! Потом стрельба помалу затихла. Я сходил глянуть, что с ребятами. Вынести тело днем не было возможности. Погибшего оттащили в угол окопа, накрыли шинелью. Я видел сапоги, изорванные осколками, земля сплошь пропиталась кровью. Возле «Дегтярева» стоял уже другой боец. Развязавшуюся обмотку он втаптывал в бурую от крови грязь. Обычно спокойный, младший лейтенант Кострома прикрикнул:

— Возьми лопату, почисть окоп. И обмотку приведи в порядок.

С минуту наблюдал за суетившимся солдатом:

— Успокойся. Ты же хороший пулеметчик. Сколько патронов в наличии?

Кострома прекрасно знал, у кого сколько патронов и гранат. Спросил парня, чтобы отвлечь. Тот, приставив лопату к ноге, доложил, что патронов достаточно. Штук восемьсот. Два диска осколками попортило. Остались три.

— Василий Иваныч с тобой поделится, — кивнул взводный в мою сторону. — Он запасливый парень.

— Поделюсь, — согласился я.

Вернулся к себе. Напарник сидел мрачный. Он работал в тылу на мельнице, имел броню, но летом сорок четвертого его забрали на фронт. Передовую он боялся. «Лисья нора», которую вырыл, была такая глубокая, что мне пришлось наполовину ее уменьшить, набросав земли. От сильного взрыва она могла обвалиться и похоронить обоих живьем.

— Сегодня его, а завтра нас, — завел обычный тоскливый разговор второй номер. — Немцы каждое утро из минометов бьют, а мы молчим. И завтрак не принесли…

— Кашеваров минами накрыло, — брякнул я, поддразнивая помощника.

Дурачок, семнадцать лет. Смерти я не очень боялся. Точнее, не верил в нее, как большинство молодых. Как это меня могут убить? Уже пытались. Насквозь пробили пулей, а я выжил. Чтобы поднять мрачное настроение второго номера, начал рассказывать анекдот. Внезапно накатил рев самолетов. Мы упали на дно окопа. Это были наши штурмовики, летевшие в сторону немецких позиций на высоте метров сто. «Илы» всегда поднимали настроение. Я знал, что через пару минут на фрицев обрушатся бомбы и ракеты. Принесли в термосах кашу, хлеб и сахар. Оказывается, полевая кухня застряла, и еду поднесли с опозданием, под шум самолетов.