Михаил Коряков - Освобождение души

Кругом, куда ни посмотри, все говорило о войне. У Подлипок, в лощине, по которой сочился ручей, стучали топорами плотники: воздвигались корпуса из фанеры, размалеванной клеточками, будто кирпичная кладка. Километрах в полтора от стройки работал полным ходом гигантский артиллерийский завод: откуда, с заводского полигона, день и ночь неслась пальба скорострельных автоматических пушек. Завод перекрашивали в зелено-коричневое, пятнистое, сливающееся с землею, а для отвода неприятельских бомбардировщиков строили точную его копию из фанеры. По Ярославскому шоссе пылили грузовики: от Москвы, к Москве… По железной дороге тянулись товарные составы: мертвым, сумрачным грузом лежало на платформах железо — заводское оборудование перевозилось на восток; кричали и плакали в теплушках ребятишки — их увозили в тыл, в эвакуацию, но они еще не знали, что это за беда, и размахивали флажками, пели нестройными голосами песни и, если плакали, то не надолго, от малых детских обид.

На дорогу, мягкую от пыли, выходили из леса взводы, усталые, запыленные, возвращавшиеся с учений. Над одними щетинились винтовки: как и мы, они учились штыковому бою. Другие несли на плечах лопаты, поблескивавшие отточенными кромками: эти занимались подземно-минным делом, копали глубокую «мину» (шахту) и от нее вели по направлению к предполагаемому противнику «сапу» (подземный ход). Третьи тащили ящики с неизрасходованной взрывчаткой и кольца черного смолистого бикфордова шнуpa, — то был урок подрывного дела. Четвертые шли, обвешанные планшетами, из которых лохматились кончики истрепанных топографических карт, пятые помахивали свежевыструганными рейками, какие употребляются при нивеллировке шоссейных дорог, шестые… Не перечислить всего, чему нас учили в военно-инженерном училище: строевая, штыковой бой, минирование и разминирование, подрывное дело, подземно-минное, дорожное, топография, фортификация, возведение переправ, противохимическая защита… В училище до войны обучалось 1.000 курсантов, теперь набрали 8.000, и вся эта масса находилась в движении от зари до зари.

В столовой — сером, приземистом, широко растянутом здании, в центре среди красных пятиэтажных казарм — беспрерывным потоком проходили курсантские роты. В зале, на версту уставленном столами, было гулко, чадно, пахло капустными щами, солдатским потом; дневальные кроили ножами буханки теплого черного хлеба, только что привезенного из пекарни. На обед, кроме добротных, наваристых щей, дали овсяную кашу и потому, когда старшина, распаренный, в капельках пота, построил роту и спросил:

— Споем?

Ему из рядов со смешком ответили:

— Кони сытые!

— Давай «кони сытые», — согласился старшина.

Качнулась ротная колонна, топнула сотней тяжелых сапог и с первым шагом взлетел над стрижеными головами гибкий, сильный голос запевалы:

Ехали казаки — да — шляхом каменистым,

В стремени привстал передовой…

Песня кавалерийская, но поют ее все — танкисты, артиллеристы, саперы. Потому ли, что война только началась и композиторы не наготовили песен, потому ли, что она хороша, эта песня, и под ногу, в походном строю.

…и поэскадронно бойцы-кавалеристы,

Натянув поводья, вылетают в бой.

— Ать, два! Ать, два! — подсчитал ногу старшина и, обернувшись на-ходу к роте, выкатывая глаза, весело крикнул: — Бей копытами! Дай ножку! Не жалей подметок — новые поставлю!

Любит русский человек песню. Преображается, покоренный ладом песни. На строевых занятиях командир роты ругался: «Так только вошь по мокрому месту ползает, как вы в строю ходите». А вот с песней… любо как хорошо идти с песней, нести тело прямо и легко, чувствовать упругость в мышцах, ждать, пока не смолкнет запевала, пропустить два шага — ать, два, по счету — и на третий, под левую ногу, всей ротой в одну глотку ахнуть:

Возле казармы, на усыпанной песком дорожке, поджидало роту начальство. Худой и морщинистый, невысокого роста, со шпалами — продолговатыми прямоугольниками — в петличках, был капитан Голодов, командир роты. Другой, бритоголовый и скуластый, с татарским выражением лица, носил тоже шпалы, но большие красные звезды, нашитые на рукавах, обозначали, что он из политработников.

— Смирно! Равнение на середину! — скомандовал старшина и, подбежав к начальству, доложил, что рота вернулась с обеда.

— Благодарю за песню, товарищи курсанты! — козырнул капитан.

— Служим Советскому Союзу! — прокричала рота.

Капитан прошелся вдоль шеренги, стал в конце и посмотрел, как выравнена, крикнул:

— Эй, кто там на фланге… Юхнов… как стоите? Живот на полметра выпер… — и вдруг, сам вытянувшись в жилу, пропел:

— Ро-ота, слу-ушай мою кома-анду!

Курсанты замерли. Вопрошающая растерянность застыла на лицах с приподнятыми бровями. Что случилось? Куда поведет нас командир роты? Почему у входа в учебный корпус, на широких гранитных ступенях, стоит, поблескивая стеклышками пенснэ, начальник училища Варваркин, окруженный преподавателями — полковниками, майорами? Почему, несмотря на обеденный час, на плацу выстраиваются батальоны? Наша рота растаяла в разливе стриженых голов, зеленых гимнастерок, колыхавшихся на большом и крепко утрамбованном учебном плацу, посередине которого торчал гладкий отполированный столб, опротивевший нам, курсантам из «стариков», потому что на него заставляли взбираться. Прочие гимнастические орудия — турник, кобылы, брусья — были сдвинуты к забору.

— Сми-и-ир-но!

— …слушай приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР. Москва, 16 июля 1941 года…

Нетерпеливое волнение пружинилось в недвижных рядах. Полковник Варваркин, сменив пенснэ на очки в роговой оправе, шелестел листами рисовой бумаги и кидал в беззвучно дребезжавшую тишину:

— …за измену Родине…

Измена! Вот уже три недели, почти с первого дня войны, вилось холодной змеей это слово, ползло по Москве из уха в ухо, от квартиры к квартире. Передавали, что в партийных кругах открыто заявляли об измене военного командования, генералитета Красной армии.

— …генерала армии, Павлова Дмитрия, командующего Западным фронтом, от занимаемой должности отстранить и предать суду Военного трибунала.

Полковник Варваркин кинул взгляд из-под очков на частокол зеленых гимнастерок и синих штанов. Красные загорелые лица не тронуло никаким ветерком. Дочитав приказ, кончавшийся подписью Сталина, он сложил листки вчетверо и передал стоявшему рядом низенькому человечку с красными звездочками на рукавах и ромбами в петличках.

— Кто такой? — толкнул меня локтем Юхнов.