Марк Бременер - Присутствие духа

Его поразило чувство, с которым она произнесла это: «Да, вы переменились, — казалось, хотела она сказать, — но, к счастью, не так сильно, как я опасалась…»

Прежде Валерия Павловна холодно относилась к Гнедину. Иногда он видел даже, что чем-то раздражает ее, но никогда не понимал чем. Точно так же он не понимал ее безграничного удивления своими самыми обыденными словами, какие говорятся походя, не думая…

Она была самостоятельным человеком — работала корректором в издательстве — и дорожила своей самостоятельностью. Ее ценили: в книги, которые ей поручали вести, не приходилось потом вклеивать сообщений о замеченных опечатках.

Какие-то хорошие книги, к тому же лишенные опечаток, она захотела однажды подарить дочери и зятю и перед тем спросила, есть ли они у Гнединых. Евгений Осипович ответил, что не знает, нужно посмотреть в кабинете. Вскользь он пояснил, что личную библиотеку ему подобрали товарищи из политотдела, и сейчас же встретился с изумленным взглядом Валерии Павловны. Может быть, оттого, что глаза ее были слегка навыкате («неладно со щитовидной», — говорила она), ее изумление казалось преувеличенным, крайним. И много позже, в долгие минуты и часы, совершенно свободные для раздумья, ему вспоминался иногда этот изумленный взгляд — неразгаданная, занятная подробность далеко отброшенной в прошлое поры…

— А вы очень мало переменились, — сказал Евгений Осипович. — На самом деле. Неплохо выглядите.

Валерия Павловна рассеянно улыбнулась — он упомянул о том, что уже много лет назад перестало занимать ее.

Действительно, Гнедину вспомнилось, что и десять лет назад она держалась уже со строгим достоинством матери взрослой дочери, — именно взрослой, хотя Люся выглядела тогда не взрослой, а юной, — и одевалась, как немолодая женщина, заботящаяся не о привлекательности, но об одной лишь опрятности.

— Мне ведь совсем худо, Женя, — проговорила Валерия Павловна, понизив голос, хотя в комнате, кроме них, никого не было. — Если б вы не приехали, мне оставалось бы только Машу в детдом отдать… Сделать то, чего мне Люся никогда не простила бы!

Впервые имя Люси было названо, и — странно — как имя живой, навсегда живой, если она могла никогда не простить!

Из соседней комнаты послышался зов — негромкий, не очень внятный, и Валерия Павловна поспешила туда. В приоткрытую дверь до Гнедина доносилось, как она разговаривает с Машей.

— Умница. Легла и заснула сразу!.. И проснулась как раз вовремя, — говорила она, вероятно склонясь над кроваткой, ровным, поощрительным, «воспитательным» голосом. — А тут уже дядя Женя пришел. Сейчас мы после сна сполоснемся — да? — и пойдем с ним знакомиться…

Маша спросила о чем-то едва слышно. Валерия Павловна ответила тоже шепотом, а потом были шелест, шуршание, приближающиеся шажки, и девочка первая вошла в комнату, где ждал Гнедин. Она была очень маленькая — еще меньше, чем представлял себе Евгений Осипович, — аккуратная, полнощекая, но не слишком румяная, скорее, бледная немного. Сходство ее с матерью, пожалуй, чувствовалось, но не так, чтобы бросалось в глаза… Он молча глядел на нее, и на лице ее появилось вдруг выражение чуть боязливого ожидания. Мгновенно Евгений Осипович узнал жену.

— Ну, и как же вам нравится наша Мария? — спросила бабушка, привлекая к себе Машу, а та прислонилась к ее ноге и, откинув назад голову, глядела вверх — на потолок и бабушкин подбородок.

…Никогда прежде Валерия Павловна не задавала ему подобного вопроса — ни о ком и ни о чем. Вкус его, чего бы ни касался, бывало, разговор, никогда не был ей интересен, и порой это даже слегка задевало Евгения Осиповича. Ведь армейским художникам было важно и ценно его мнение, писатели во время беседы с красными командирами в блокноты заносили его пожелания, он и композиторам что-то такое советовал, нацеливал их, был случай, на сочинения для духовых оркестров…

Для Валерии Павловны он был человеком, которого выбрала дочь, и она лишь заботилась о нем, потому что желала делить с дочерью все заботы…

— Хорошая девочка, — медленно проговорил Гнедин, не отрывая глаз от Маши, но обращаясь не к ней. — На маму похожа.

— Да… Вот ты и познакомилась с дядей Женей, с которым тебе придется пожить, — сказала Валерия Павловна.

«Что ж, правильно — придется, — подумал Гнедин. — Напрямую. К чему говорить — посчастливится, когда на самом деле — придется…»

Бабушка ничего больше не добавила, не сказала, на сколько они расстаются и до каких пор, и вдруг легонько отстранила от себя Машу. Та быстро, вопросительно глянула на нее вверх, а Валерия Павловна, чуть наклонившись к девочке, твердо кивнула.

Сейчас же Маша скрылась в соседней комнате и через минуту появилась на пороге нагруженная. В обеих руках у нее был узел с одеялом и подушкой, и в то же время она прижимала к себе локотками коробку и сверток. И, силясь ничего не выронить, она шагнула к Гнедину, как к дальнему поезду, который через мгновение отправится и умчит ее.

Она так силилась ничего не выронить, будто знала, что уже не успеет нагнуться и поднять, и так быстро сделала к нему несколько шагов, точно страшилась лишь одного: от него отстать. Должно быть, бабушка уже попрощалась с нею заранее и договорилась обо всем, и теперь все шло так, как они договорились, спокойно, без слез…

— Да что ты, это я все сам… В одной руке! — живо сказал Евгений Осипович и правда взял все Машины вещи в одну руку. — А другая еще свободная, — сказал он и поболтал в воздухе свободной рукой. — Как ты устанешь, я тебя понесу, хорошо?

— Что вы, что вы, мы ее и маленькую почти на руках не таскали, вы ее не балуйте, пожалуйста, Женя, это ни к чему, — озабоченно проговорила бабушка.

— Посмотрим, как сложится, — отвечал ей дядя Женя. Тут же он незаметно взглянул на Машу так, точно у них был от бабушки маленький секрет, и на миг, тоже будто тайком, улыбнулся… Наверно, он сулил, что и на руке ее понесет, и баловать будет, — улыбка у него была очень хорошая, Маша верила ему, — и все-таки она даже улыбнуться в ответ не смогла, так ей горько было расставаться с бабушкой, которая никогда не носила ее на руках, но была родная…

— Женя, можно вас на минуту?.. — спросила Валерия Павловна и жестом пригласила Гнедина в соседнюю комнату, куда он не заходил еще.

Он подумал, что она хочет что-то сказать ему о Маше так, чтобы та не слышала, но она подвела его к маленькому столику, стоявшему возле детской кровати с голым матрасом, и, помедлив, вынула из ящика старый дамский портфель.

— Женя, тут фотографии… — нерешительно, почти опасливо проговорила она, отпирая маленький замочек и доставая пачку снимков самого различного формата: частью больших, наклеенных на паспарту, а частью маленьких, чуть покрупнее марки (их, верно, когда-то собирались увеличить, да потом забыли). — Вот… Здесь и Люсины есть. Можете себе отобрать, если хотите. А остальные… — Она отделила от пачки небольшой альбом, раскрыла его наугад и сразу захлопнула на одной, потом на другой странице…