Ежи Путрамент - Сентябрь

В молчании аудитории таилось что-то не позволяющее Ромбичу оставаться дольше в позе обиженного. Повернувшись боком, он незаметно покосился на своих слушателей. Кноте по-прежнему хранил невозмутимое спокойствие, только углы губ опустились и в глазах светилась злоба, почти ненависть. Пороля вцепился пальцами в ручки кресла, подбородок у него отвис, лицо побелело, рот раскрылся, и нижняя губа дрожала. Оба впились в карту так, будто ни слова не слышали из того, что бубнил Ромбич.

А он продолжал говорить, отвернувшись от них, и тоже смотрел на карту. Что их так взволновало, понять было нетрудно. Да и сам он, хоть и знал наизусть расположение флажков, теперь поперхнулся и стал заикаться:

— Основная линия обороны… озера в районе Жнина, верхняя Нотец… — Слова застревали у него в горле.

То ли размер этих голубых флажков был больше, то ли цвет ярче, а может, адъютант со злости или по глупости воткнул их как-то не так? Но перевес противника, к которому Ромбич успел уже привыкнуть во время ночных бдений, выглядел сейчас совсем по-другому. Под самой Варшавой против одного красного флажка стояло пять голубых. От их синевато-стального блеска линия границы как будто еще больше вогнулась и свисала вниз. Налево от Данцигского коридора, напротив двух или трех красных флажков, стояли, тесно сгрудившись, восемь голубых, их подпирали еще два, по одному на каждом фланге.

Но худшее было не здесь! К северу и к западу от Силезии карта напоминала разбушевавшееся море. От Ченстохова до Велюня десятка полтора голубых флажков против трех красных. Потом еще шесть или семь слева против двух и с десяток правее, к горам. А там еще и еще — над Гданьском, под Грудзёндзом, напротив Санока по два, по одному. Ромбич пробежал по ним глазами, припоминая названия: восьмая моторизованная, сорок пятая танковая группа, двадцать четвертая… Он пытался собраться с мыслями, внушал себе, что все это давно знает, что такое расположение войск ему известно уже с неделю, но молчание потрясенных генералов там, за его спиной, почти лишило его дара речи, С минуту он стоял, тщетно ожидая, пока они наглядятся на карту. Дольше медлить нельзя, надо их поторопить.

— Какие будут замечания?

Генералы молчали. Опустив глаза, Пороля тер ладонью щеку. Тишина, долгая, слишком долгая тишина. Окна за тяжелыми плюшевыми шторами отрезали этот вал от столичного гула, заботливо оберегая штабные мысли от назойливых сигналов автомашин, от обрывков случайных уличных разговоров, от женского смеха. Здесь ничто не мешало думать, разве только шум в висках от бессонной ночи да испуганное молчание Пороли и упрямое, полунасмешливое — Кноте.

— Я бы хотел передать Верховному главнокомандующему ваши замечания, господа генералы, относительно его оперативного плана, — заговорил снова Ромбич с жесткими нотками в голосе.

— Так точно, разумеется, полковник, — спохватился Пороля. — В данной ситуации, гм, и при таком соотношении сил… я считаю оперативный план… э… единственно возможным. Единственным в своем роде, — не думая, добавил он, и тут же, заметив двусмысленность сказанного, стал рассыпаться в комплиментах: — Разумеется, иначе нельзя. Материальному перевесу противника… гм, мы должны противопоставить боевой дух армии. А в этом, прошу заверить Верховного главнокомандующего… в этом у нас, наверно, не будет недостатка.

Ромбич почувствовал себя более уверенно. Его недавняя физическая слабость почти прошла. Он выпрямился, взглянул в красные глаза Пороли и увидел, как тот пыжится и через силу добывает из своего горла дешевые, избитые фразы. Хотя Ромбич прекрасно понимал, что сейчас происходит в пустой голове генерала, настроение его все же улучшилось. Он почти инстинктивно принуждал Поролю высказаться конкретнее. Водя указкой по карте и привлекая его внимание то к одной, то к другой группе флажков, подсказывая точные технические термины, Ромбич с деланной улыбкой ждал похвальных оценок.

— Армия «Познань» по замыслу Верховного главнокомандующего… — Нет, он не льстил себя надеждой, что у Пороли хватит ума, чтобы оценить его, Ромбича, скромность. Во имя дела приходится жертвовать приятным чувством удовлетворения, которое дает признание собственных заслуг. Пусть поражается глубиной стратегических замыслов самого маршала. — Армия «Познань», — продолжал он, — обороняя в первый период значительную часть нашей великопольской житницы, одновременно выполняет функции резерва Верховного главнокомандования. Она сохраняет возможность Свободного маневра на северо-востоке для поддержки армии «Торунь», а на юго-востоке — армии «Лодзь». После определения направления главного удара противника именно эта армия фланговыми ударами сможет оказать серьезное влияние на исход решающей битвы…

— Конечно, конечно! — поддакивал заметно приободрившийся Пороля.

Было похоже, что девиз «улыбайся» возымел свое действие и в этой ситуации. Видно, от механических сокращений каких-то мускулов лица начинали действовать определенные участки мозга, разгоняющие дурное настроение, испуг и сомнения. Больше того, даже мрачная синева на карте над их головами словно поблекла, расплылась, впиталась яркой зеленью низменностей.

— Конечно! Выдвинутая на запад, на расстояние двухсот километров от Берлина, она одним своим существованием уже представляет угрозу для врага, вынуждая его позаботиться о своих флангах и продвигаться вперед с большой осмотрительностью. О, видны львиные когти! На войне, как в шахматах, каждое продвижение должно иметь много целей и значений! — Пороля сиял от восторга, что сам обнаружил скрытый смысл этой операции. Комплименты его становились все более льстивыми, и он все говорил и говорил об этой угрозе… Говорил, пожалуй, слишком долго.

Ромбич подумал, что с него хватит. Теперь он уже не поощрял, а скорее сдерживал Поролю. Но тот не унимался, и только нетерпеливый взгляд, брошенный на часы, и лицемерный возглас: «Через час мой рапорт!..» — помог Ромбичу выпроводить генерала. На прощание Пороля долго тряс ему руку и, оттащив в угол, шепнул:

— Благодарю, благодарю вас, полковник, я ведь знаю, что это я вам обязан…

— Но чем же, генерал?..

— Нет, не говорите, нам всем известна ваша скромность, но в данном случае… — И он еще минут пять тряс Ромбичу руку и заверял в своих чувствах. Наконец он ушел, кивнув в сторону Кноте: — Извините, я тороплюсь.

Ромбич проводил его к выходу. Он возвращался к себе с улыбкой: вспомнилась одна из ранних наполеоновских кампаний в Италии. Наполеон разделил противника на две группы. Слабую группу он окружил и разбил. Пора взяться за этого Вюрмсера [39] Дагоберт Вюрмсер (1724–1797) — австрийский фельдмаршал. В 1797 г. сдался Наполеону. — Прим. автора. . Возле кабинета его остановил адъютант: