Ежи Путрамент - Сентябрь

Не случайно известный военный историк и публицист полковник Збигнев Залуский в своей книге «Семь польских главных грехов» (1962) назвал сцену неравной схватки взвода Маркевича с фашистскими танками показательной для поведения солдат 1939 года, которые не бросали оружия, хотя могли продемонстрировать лишь волю к борьбе. Примечательно, что этот же фрагмент романа Путрамента включен известным писателем Войцехом Жукровским в юбилейную антологию «Польский Сентябрь» (1965) и поставлен рядом с открывающим книгу отрывком из воспоминаний аса польской авиации Станислава Скальского, сбившего 22 самолета люфтваффе. И путраментовская проза нисколько не проигрывает от такого «опасного» соседства с литературой факта, образцов которой немало в этом сборнике. Напротив, мемуары-документы подчеркивают, подтверждают правдивость художественного образа. Подпоручик Маркевич, преобразившийся в бою, совершенно не похожий на вчерашнего, напичканного казенной «словесностью» участника плац-парадов, делается нам еще ближе, когда мы читаем свидетельство ветерана о том, что на сентябрьских дорогах «вырастали новые авторитеты и вокруг этих прирожденных вожаков начинали группироваться целые отряды».

Велика заслуга писателя в ярком, правдивом изображении роли коммунистов — бойцов Сентября. Интереснейшие факты почерпнул он из бесед с видным деятелем КПП Альфредом Лямпе, Свидетелем и проницательным комментатором событий 1939 года. Добрым словом поминает писатель старшего товарища по редакции «Нове виднокренги» в своих мемуарах: «Одной из важнейших сюжетных линий «Сентября» является побег коммунистов из тюрьмы в Равиче. Рассказывал мне об этом Лямпе, еще в Куйбышеве. С этого я и начал писать книгу в Берне, в 1946 году». Яркий образ Вальчака — верного сына партии, долголетнего узника санации, патриота, который погиб под Варшавой, поднимая пехотинцев в атаку, создан писателем под несомненным влиянием очерка того же Лямпе «Необычный солдат Сентября», посвященного несгибаемому коммунисту Мариану Бучеку.

Материал, полученный из первых рук, позволил романисту создать глубоко символичную заключительную сцену книги. На окраине польской столицы сражаются плечом к плечу недавние политзаключенные, рабочие, солдаты. Они не просто участники проигранной битвы. Это — завтрашние победители. Ибо Сентябрь был не только закатом определенной исторической эпохи, он положил начало глубоким, необратимым социальным процессам, которые в конечном счете привели к образованию народного государства.

Рост мастерства писателя проявляется и в сокрушительной, аргументированной критике санации. Он продвинулся значительно дальше своих предшественников Тадеуша Брезы («Стены Иерихона», 1946) и Зофьи Налковской («Узлы жизни», 1948), критиковавших досентябрьскую Польшу в основном с позиций психологов-моралистов. Еще на страницах во многом автобиографичного романа «Действительность» (1947), которым Путрамент дебютировал в большой прозе, гневно изобличаются санационные верхи, делавшие вопреки национальным интересам ставку на антисоветизм и флирт с Гитлером. «В Европе поднимает голову фашизм… — писал Путрамент. — Мы тоже включены в агрессивные планы гитлеровцев. А что делает Польша? Что делает правительство? Пытается ли противодействовать надвигающейся извне опасности? Ищет ли союзников? Ободряет ли народ? Нет! Правительство поддерживает зарубежный фашизм. Помогает ему в захвате исходных позиций, чтобы гитлеровцам было легче потом обрушиться именно на Польшу. Мы заинтересованы в мире, а правительство Славоя поощряет у нас пропаганду войны против Страны Советов. Нам грозит нашествие фашистов, а правительство делает все, чтобы облегчить им захват Польши».

Эта вписанная в контекст общеевропейской обстановки характеристика позиций буржуазного правительства — ее формулирует Эдвард Ясинский, один из гонимых реакционерами издателей прогрессивного журнала «Действительность», — в романе «Сентябрь» развертывается в систему образов. Причем с одинаковой тщательностью обрисованы фигуры как реально существовавших военных и штатских сановников — главнокомандующего маршала Рыдз-Смиглого и министра иностранных дел Бека, — так и вымышленных — вице-министра внутренних дел, а фактически и вице-премьера Бурды-Ожельского, заместителя начальника генерального штаба полковника Ромбича-Тримера, генералов Пороли и Домб-Фридеберга. Наделенные индивидуальными чертами, они все же чем-то походят друг на друга. Их роднит печать обреченности. Они деловиты, деятельны, но это мнимая активность, движение по инерции в заколдованном кругу нереалистических представлений о собственном положении и расстановке сил на мировой арене.

В изображении Путрамента это дважды просчитавшиеся горе-стратеги. Верные установкам Пилсудского, инициатора сближения буржуазной Польши с фашистской Германией, они пресмыкались перед Гитлером в иллюзорной надежде попользоваться плодами его «восточной политики». Однако вместо награды за моральную и военно-дипломатическую поддержку экспансионистских акций третьего рейха получили пинок. Ибо в соответствии с захватническими планами Берлина настал черед Польши. Тщетными оказались и упования на эффективную помощь западных держав.

Художник-психолог внимательно прослеживает процесс моральной деградации государственных деятелей Речи Посполитой. Под их лощеной внешностью обнаруживаются мелкие душонки циников и эгоистов, готовых на любые уступки врагу, лишь бы удержаться у кормила власти. Но уже поздно. Бронированные орды вермахта, рассекая чрезмерно растянутые боевые порядки польских войск, выходят на оперативный простор. Остается только трусливо бежать за границу, бросив на произвол судьбы солдат и мирных жителей, которым суждено расплачиваться кровью за грехи буржуазных правителей.

Беспощаден писатель и к выведенным в романе псевдопатриотам, представителям «легальной оппозиции», блока реформистских и буржуазных партий, не входивших в правительство и ожесточенно боровшихся с санацией за власть. Нетерпимость Путрамента естественна. Вспомним, что автор «Сентября» изведал трагические дни не только осени тридцать девятого года, но и осени сорок четвертого, когда именно эти политические силы, являвшиеся опорой эмигрантского лондонского правительства, развязали заранее обреченное на провал Варшавское восстание, за которое снова большой кровью расплачивались простые бойцы, честные патриоты. На дымящихся развалинах польской столицы 1944 года произошло как бы единение прежних «непримиримых» соперников: бывшая «легальная оппозиция», не менее, чем санация, ослепленная ненавистью к СССР, тоже не смогла предложить народу ничего, кроме новой национальной трагедии.