Ежи Путрамент - Сентябрь

Все со смехом уставились на третьего в шеренге, который, покраснев, как школьник, опустил глаза.

— Эй, Маркевич! — Шургот толкнул его в бок. — Я всегда говорил, что на нашем кадровом унтер-офицере держится армия. Смотрите, как он их муштрует! Учитесь, учитесь держать людей в руках, без этого…

Маркевич вздохнул. Он знал свою слабость. Может, поэтому им так и помыкают. Даже Пискорек и тот сообразил, что при командире взвода можно все себе позволить. Проклятый мир, все время надо зубы показывать, иначе сожрут.

Они остановились и слушали разглагольствования Дуды.

— Немцы нам грозят, но мы во главе с маршалом Рыдзом… Поняли?! — гремел он. — Кру-гом! Разойдись!

Старшина не дал им ясного ответа. Крайне смущенный, пробормотал он что-то о том, будто инструкция запрещает открывать дверь без специального приказа.

— Может, газы, — прошептал Шургот. — Хорошенькая история!

Дуда вытаращил глаза. Такая мысль, видно, не приходила ему в голову, и он испугался. Офицеры махнули на все рукой.

— Ничего не поделаешь, постараюсь попасть в полк и там все узнать. Всего доброго, соседи. — Шургот хлопнул Маркевича по плечу. — Надо пойти поглядеть, что там мои натворили.

Маркевич тоже поспешил к своим. Он шел по деревенской дороге вдоль ручья, такой же дороге, как в Красном. Кругом огороды, огурцы, какая-то тыква в поисках местечка на солнцепеке вылезла на тропинку и улеглась. Рядом красовалась капуста, свекольная ботва, возле забора буйно разросся сорняк. Кругом все по-домашнему уютно и сонливо, солнце пекло вовсю, а пчелы гудели совсем в унисон с тем шумом, который стоял у него в ушах после водки. Упасть бы тут да часок вздремнуть под яблоней. Маркевич сорвал лепесток отцветающего мака, смял и бросил.

Вот гряда подсолнухов, хлопцы работают без рубах, капли пота на спинах и на шеях. Земля тяжелая, сверху серая, а в глубине блестяще-черная. Шагах в пятидесяти отсюда бежит ручей с метр шириной, по обоим берегам — болотистый луг.

— Ничего не осталось, пан подпоручик, — послышался голос Цебули, — от такой жары все болото высохло. Теперь и слон сможет там танцевать.

Что на задах подсолнухи — это хорошо, можно незамеченным добраться до деревни. Маркевич осмотрел то, что уже успели выкопать солдаты. Траншея длиной в несколько десятков метров с двумя зигзагами — все как положено, по инструкции. Вот ячейка для ручного пулемета; Маркевич соскочил, лег в полуметровой яме, проверил: сектор обстрела в порядке. Вылез, отряхнул землю и приказал продолжать.

День медленно клонился к вечеру. На небе ни тучки. Далеко, возле границы, виден лес. За подсолнухами шуршат лопаты, кто-то о чем-то рассказывает, слышится смех и шепелявый голос Пискорека. Издалека доносятся звуки, характерные для деревенской жизни: во всю глотку раскудахталась курица, где-то в конце деревни залаяла собака, заскрежетала железная цепь у колодца.

Наконец наступил вечер, звездный и теплый. Болото, может, и высохло, но лягушки где-то остались и громко квакали.

Ужинали снова вместе с Потаялло, который после обеда вздремнул и теперь был готов хоть до полуночи разглагольствовать. Приезжал кто-то из батальона и рассказывал, что в дивизии неспокойно, на границе вчера вечером была перестрелка, похитили одного пограничника. Отсюда вывод: каждый взвод согласно уставу должен выставить на соответствующей дистанции от деревни по пять постов. Шургот снова принялся шутить:

— Нам подвезло, наш участок спокойный.

Потаялло побагровел, надул щеки и прикусил свой черный ус, он был слишком тонкий для его такого мясистого красного лица.

Но Шургот не отступал:

— Согласен, пан капитан, насчет дозоров согласен. Только при одном условии: скажите, что вы так ревниво прячете в каморке?

Потаялло не выдержал:

— Не ваше дело! Кто командир роты, я или не я? Чего вы торгуетесь!

Шургот надулся, разговор оборвался. Впрочем, водки больше не было, и все стали прощаться. Потаялло чувствовал себя как-то неловко, проводил их во двор и, когда Водзинский ушел, шепнул Шурготу:

— Сам не знаю, забодай его комар! Получил приказ беречь как зеницу ока. В случае чего дадут знать.

Но Шургота такое объяснение мало устраивало, он сухо откозырял и пошел. Потаялло выместил злость на Маркевиче, еле слышно буркнул ему «пока» и вернулся в хату.

Маркевич зашагал по темной деревенской улице; он чувствовал себя одиноко и тоскливо. Возле ворот маячили силуэты людей, на лавочках тихо о чем-то переговаривались. Он миновал одну группку девушек, потом другую. При его приближении девушки умолкали, с тем чтобы еще громче защебетать, как только он удалялся.

Чего ему искать? Он сел на первой же свободной скамейке и закурил, прислушиваясь к звукам надвигающейся ночи. Слева, у расположенной в глубине двора соседской хаты, тоже велась беседа. Голос показался знакомым, так и есть, это Цебуля:

— У их полиции еще больше дел, чем у нашей. Если вовремя руку не поднял и не крикнул «хайль Гитлер» — ну, вроде как у нас говорят «слава господу», — сразу за шиворот и в кутузку. Я знаю, в прошлом году возле Ниского работал с одним, он туда на заработки ездил. Фактически, значит, неважные у них дела.

— Зато работы хватает, — вмешался чей-то бас. — От нас раньше к ним через границу ходили. И порядок у них. Кто жалуется, что плохо, сразу на фабрику или к хозяину. Платят хорошо, масло, яйца…

— А вам, Мацей, нечего плакаться. Вас и тут не обижают. Коли что, поросенка продадите, с войтом выпьете…

— Ты хозяина не касайся. — Мацей не обиделся, но и не упустил случая осечь смельчака. — Молоко еще на губах не обсохло, а хочешь других учить. В том-то наше и несчастье, что у вас, у сопляков, все в головах перемешалось. На работу никак не загонишь, вам бы только книжку в руки да вверх животом…

— С нашим братом там строго, — продолжал Цебуля. — Чуть что, польнише швайн, по-ихнему — польская свинья.

— Э, а у нас в волость приедешь, тоже про мужицкий запах напомнят. То же самое в налоговом управлении, то же у старосты…

— Бедному человеку везде плохо, — снова послышался голос молодого. — Справедливость искать — все равно что ветра в поле.

— Ты бы не очень жаловался, — не сдавался Мацей. — По-моему, что бедный, что недотепа — одно и то же. Мне отец всего пятнадцать моргов оставил и двух коров. А я вот годами спину не разгибал…

— Так что война, надо полагать, не за горами, — снова вмешался Цебуля.

— Чудо, что она до сих пор не началась. Столько войск нагнали. А у вас так же спокойно, как у нас в Блажеевицах.

— Нам, пограничным, война так война, лишь бы быстрее кончалась. Вот в русскую, не успели оглянуться, как войны и нет. Зато потом хорошие цены на крестьянские продукты держались, все четыре года за масло ого-го как платили. Это вы тогда, Мацей, спину гнули, чтобы приобрести еще тридцать моргов…