Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

— Вы уж простите нас, Петя! — Ирина Петровна опять прижимает руки к груди. — Виноваты мы перед вами. Но кто знал, что наш сорванец…

Как бы подтверждая правоту матери, осмелевший Валерка, уже давно лупивший глазенки на пластмассовый стакан, из которого торчат аккуратно заточенные цветные карандаши, вдруг стремительно протягивает руку к столу. Стакан падает на пол. Все вздрагивают от неожиданности, а потом хохочут. Смеется и Малышкин. Ему уже странно, что совсем недавно он мог питать такую лютую ненависть к неизвестному похитителю.

— Извините, пожалуйста. Ну что нам с ним делать! — жалуется Ирина Петровна, быстро собрав карандаши и поставив стаканчик на прежнее место. — Прямо дикая страсть у него какая-то ко всему яркому! Беда чистая. Просмотришь — мигом стащит. У племянницы моей все цветные картинки из букваря вырвал, у соседей из подшивки «Огонька» иллюстрации повыдирал…

— Художником будет! — смеется Будзинский.

— Горе нам с этим художником, — вздыхает Ирина Петровна. — Вот ведь каких дел натворил… — И со всей строгостью, на какую способна, обращается к сыну: — Зачем ты деньги у дяди взял? Говори сейчас же! Говори!

— Кра-а-сивые… — еле слышно шепчет Валерка, он, видимо, убедился, что здесь ему никакое наказание не грозит.

— Красивые… но ведь чужие! Сколько раз тебе говорить! — сердится Ирина Петровна. — Когда ты их взял? Говори!

Валерка молчит.

— Говори сейчас же!

— Когда папе на ногу палочки привязывали, — еще тише шепчет Валерка.

— Ну что вы скажете! — всплескивает изящными руками Ирина Петровна и тут же спохватывается: — А это что? Куда ты его прячешь? Ну-ка, отдай сейчас же! — Она выдергивает из-под резинки Валеркиных штанишек толстый красный карандаш, протягивает подполковнику Иванову. — Ну что мне с ним делать? Ведь на глазах успел!

И вдруг происходит неожиданное — кабинет оглашается громким басистым ревом. Этот горький детский плач так неожидан и непривычен для всех присутствующих, так не соответствует строгой простоте воинского помещения, что все сначала немеют, а потом бросаются утешать мальчика.

— Достойный финал пресс-конференции! — разводит руками капитан Ковальчук.

— Ну как, согласился в начфины? — встречает Малышкина на улице Эдька Шубин.

— Хватит тебе, травила. Шубин не обижается.

— Слава богу, все образовалось. Нам-то с Перехватом думаешь сладко было?.. «Батя» приказал до дому довезти. С газком доставлю. Для хороших людей не жалко.

— Правильно, — одобряет Малышкин.

— Ну, сейчас трепаться некогда. Вечером забегу. Одного только не пойму: когда этот шельмец успел в сумку залезть? Я ведь тоже на нее все время поглядывал…

Ответить Малышкин не успевает. Шубин резво бежит к «газику» и с неизменной своей шутовской галантностью распахивает дверку перед гостями. Малышкин пережидает, пока попрощаются с ними офицеры, а потом подходит сам.

— Спасибо вам, Ирина Петровна!

— Что ты, голубчик! Какие могут быть благодарности! Нас не кляни… Я ведь как узнала обо всем в штабе… — Красивые глаза ее влажнеют, она суетливо роется в сумочке, не замечая, что носовой платочек лежит у нее на коленях.

— До свидания, Ирина Петровна.

— До свидания, Петя. Желаю тебе счастья! И приезжайте к нам. Все трое. Вася очень просил. Адрес я Эдику дала. Будь счастлив!

Проводив взглядом машину, Малышкин конфузливо топчется возле офицеров, беззлобно разыгрывающих Галича. Еще утром Малышкин узнал от старшины о рапортах Иванова, Ковальчука и Будзинского. Малышкину хочется поблагодарить их, сказать что-нибудь доброе, хорошее, но подходящие к моменту слова почему-то не находятся.

Первым вспоминает о нем Будзинский.

— Да! Товарищ подполковник, — не без лукавства в голосе напоминает он начфинчасти. — Кто-то обещал рядовому Малышкину двое суток отпуска в город?

Иванов чуть розовеет, но отвечает обычным ровным голосом:

— Я обещал. — А сам смотрит на Малышкина и во взгляде его столько нового, непонятного, что Малышкин внутренне ежится: «Неужели знает?» — Обещал и считаю, что обещание должно быть выполнено. Вы согласны со мной, товарищ капитан? — обращается подполковник к Ковальчуку.

— Согласен. — Командир роты поворачивается к Малышкину. Несмотря на внешнюю нескладность, долговязость и сухопарость, любое движение его по-своему изящно, четко и красиво.

«Натренирован, однако!» — завистливо думает Малышкин — самому ему такая парадная ловкость никак не давалась.

— Можете получить в ротной канцелярии увольнительную записку. Она заготовлена, — говорит Ковальчук и с немалой высоты своего роста разглядывает Малышкина так внимательно, будто видит его впервые. — Инструктаж получите у старшины роты.

— Удачного отдыха, — совсем по-штатски и совсем не к месту добавляет лейтенант Галич.

Эта неуместная реплика окончательно сбивает Малышкина с толку. Он продолжает топтаться, не зная, что делать: благодарить или удаляться.

Всевидящий Ковальчук замечает это.

— Вы свободны, можете идти, — пряча улыбку, добавляет он.

— Слушаюсь! — с облегчением выдыхает Малышкин, поворачивается по-уставному, а сам спиной чувствует, как четыре пары доброжелательных глаз внимательно глядят ему вслед. От этого разглядывания ему и неловко, и неуютно: не существуй воинская субординация — так бы и припустил во весь дух прочь от штаба.

Миновав несколько поворотов, Малышкин оглядывается. Удостоверившись, что его уже никто не видит, останавливается, отирает вспотевший лоб. Надо подумать, надо разобраться наедине с самим собой во всем происшедшем. В голове у Малышкина такая каша, такая мешанина чувств и предчувствий, что он и в самом деле не знает, что теперь делать. Еще бы! За один день свалилось на Малышкина столько удач и радостей, что хватит еще на десяток таких же Малышкиных.

Но сосредоточиться не удается. Откуда-то сбоку выныривает запыхавшийся Перехватов и отчаянно, словно при пожаре, машет руками:

— Малышок! Малышок!

— О, Перехват! Здорово. Чего тебе?

— Давай, шпарь к проходной. Тебя там ждут! — Перехватов тяжело дышит. На рукаве у него красная повязка дежурного по КПП. — На минуту подменился, а тебя вон куда черти занесли… Почти весь городок обрыскал…

— Кто там? — Малышкин старается казаться спокойным, но это ему трудно дается.

— Кто, кто… Шпарь, говорят! Уже давно ждет.

— Кто?

— Да беги ты, кретин чумазый! — плачуще кричит Перехватов и толкает Малышкина в плечо: — Беги! А то еще уйдет! Шпарь во все лопатки!

«Неужели?!»

И Малышкин срывается с места.

У зеленого здания проходной яркой незабудкой цветет голубая шапочка. По мере приближения все больше и больше выпархивает из-под нее непослушных пшенично-золотистых прядок. Еленка улыбается, но огромные глаза ее полны слез. И запыхавшийся Малышкин уже не способен видеть что-либо другое. Не чувствуя под собой ног, он устремляется к этому ярко-голубому сиянию, навстречу протянутым к нему рукам.