Валерий Горбань - И будем живы

— Если стреляли с чердака, почему я не видел вспышки? Алик ранен? Но почему в него попали, а в меня нет?

Вовчик, стоя у окна на одном колене, вскинул автомат на вытянутых руках над головой и, не целясь, врезал длинной очередью вдоль крыши соседнего дома. Стекла окна, вынесенные ударом пороховых газов и веером пуль, полетели во двор. Но за долю секунды до того, как стеклянное полотно рассыпалось и стремительными брызгами полетело вслед за остроконечными гонцами смерти, Дэн успел увидеть на нем строчку маленьких звездчатых отверстий.

Входных отверстий.

В них стреляли с улицы.

Мгновенно рассадив магазин, Вовчик застонал и тоже свалился на пол, подтянув руками к животу правую ногу.

— Меня зацепили! Что с Аликом?

Дэн подполз к напарнику. Точеное, красивое, всегда сдержанно-приветливое лицо этого парня за считанные секунды изменилось до неузнаваемости. Оно не было искажено гримасой боли. Но на него будто кто-то напялил маску другого человека: похожего, но холодного и чужого. Кожа на лице стала землистой, с каким-то зеленоватым оттенком.

И тут Дэн увидел снежинки.

Чешуйки известки, то ли отбитые пулями с потолка, то ли сорванные им, Дэном, при падении, плавно кружась, медленно опускались и ложились на пол, на коротко стриженные светло-русые волосы и на лицо Алика, на его широко распахнутые глаза. Одна из колючих белых звездочек легла прямо на отражающий черную дыру потолочного люка черно-зеркальный зрачок. Дэн непроизвольно моргнул, будто его самого резануло по глазам. Но Алик не моргал. Мертвые известковые снежинки в глазах ему не мешали. И тогда Дэн сказал:

— Он умер…

…Умер… Нет! Его убили!

И Дэн, выхватив из кармана разгрузки рацию, яростно закричал:

— Коробочка! Коробочка! У нас двухсотый! Стреляют с крыши соседнего дома! Пулеметы… Васька, скомандуй на пулеметы! Огонь!

— Дзан-н-н! — словно огромные литавры, лязгнули напоследок ворота, разлетаясь под таранным ударом бэтээра. Крутнулась башня тяжелой бронированной машины, кажущейся в этом тесном дворике невероятно огромной. Резким, рвущим перепонки стаккато прогрохотала очередь крупнокалиберного пулемета. Тяжелые пули вдребезги разнесли несколько листов шифера. От обнажившихся стропил полетели щепки, а одна из стропилин, будто перебитая гигантской палицей, хрустнула и провалилась вниз.

— Отставить! Отставить огонь! Здесь много жилых домов, прошьете все насквозь! — Голос командира ОМОН, руководившего оцеплением, ворвался в сознание Дэна.

Да, здесь много домов уже заселено. Здесь кругом живут люди: женщины и дети. И пули КПВТ действительно способны прошить не одну стену и не одну крышу деревянных или саманных построек. А главное, вряд ли стрелявшие остались дожидаться, когда оцепление стянется в мертвое кольцо вокруг этой группы домов, и разъяренные собровцы начнут потрошить весь квартал.

И Дэн устало проговорил в свою рацию:

— Отставить, Василий. Скажи… отставить…

Володя держался молодцом. Вообще, с того момента, когда началась стрельба, его энергично-разгильдяйские движения трансформировались в по-прежнему стремительные, но очень точные поступки. Похоже, что именно его мгновенная реакция и прогремевшая по крыше ответная очередь из его «калаша» больше не позволили стрелявшим выцелить никого из замешкавшихся во дворе собровцев. И сейчас он вел себя вполне адекватно ситуации. Совсем другой человек. Отполз от окна, сидя в углу, прижал пальцами одной руки артерию на бедре, другой — сорвал жгут с приклада автомата. И голос у него на удивление спокойный:

— Дэн, помоги!

Денис распорол штанину, глянул на рану.

— Ну-ка, отпусти…

Кровь не хлестанула.

— Вены, артерии не задеты. Сквозняк. Давай бинты.

Тащить убитого Алика и раненого Вовку через весь дом и пихать их в окно не стали. Дэн на время перенес обоих в соседнюю комнату. И, когда Василий въехал на «Домовом» прямо в прихожую, завалив стену с расстрелянным окном, ребят погрузили на корму БТРа.

На месте засады, как и следовало ожидать, никого найти не удалось. Тот, кто готовил эту ловушку, заранее продумал и тактику действий, и маршрут отхода. В прочесанном вдоль и поперек квартале не оказалось ни одного мужчины, который хоть как-то подходил бы на роль боевика. Возраст самого младшего из живших здесь стариков явно исключал беготню по крышам. А из высыпавших на улицы любопытных пацанов самому старшему было лет тринадцать, не больше.

Не удалось установить, и от кого исходила информация. Опер, которому неизвестный мужчина передал листок со схемой расположения тайника, «подстраховался», пообещав передать вознаграждение информатору только после успешной операции. Ему и в голову не пришло, что успех операции может быть совсем другим и совсем не для его товарищей. Двадцатипятилетний сотрудник уголовного розыска, откуда-то из-под Воронежа, прибыл в комендатуру по обычной срочной разнарядке, несколько дней назад. Никто и никогда не рассказывал ему о таких же ловушках, в которые попадали военные и милиционеры еще в Нагорном Карабахе, в Абхазии и во времена осетино-ингушского конфликта. Никакой, даже краткосрочной специальной подготовки к работе в условиях вооруженного конфликта и конкретно — чеченской войны он не проходил. Впрочем, как и тысячи других людей в погонах, вброшенных в жернова этой бойни. Свой личный опыт он будет нарабатывать на своих личных ошибках. Но никто не попрекнет его этой историей. Потому что его товарищи будут учиться так же, как он, и вместе с ним. И получат еще не один кровавый и беспощадный урок. А когда придет время замены, вновь прибывшие, в лучшем случае, смогут пообщаться с коллегами лишь час-другой. Машины не ждут. До темноты нужно прорваться назад, в Моздок. И вся передача дел, информации, наработанных связей и опыта сведется к обычному российскому:

— Ну, на посошок!

— А вам — ни пуха, ни пера!

— К черту!

И снова все пойдет к черту!

— Ну, ты будешь есть, или нет! — в сердцах повысила голос Хажар.

Что случилось с мальчишкой? Сегодня с раннего утра завился куда-то без разрешения. Мать чуть с ума не сошла. В городе стрельба. Убьют ведь запросто. А он, вернувшись, наконец, домой, невозмутимо выслушал ее нотации, но так и не сказал, куда бегал. Отмолчался и под суровым, укоризненным взглядом главы семьи. А теперь вот, как юла вертится. Что-то неймется ему. Что он задумал?

Абдул-Малик посмотрел на сердитую мать, засмеялся, стремительно расправился с нехитрым и, прямо скажем, скудным обедом. И выскочил во двор дома.

Чем бы заняться, чтобы хоть как-то успокоиться?

Гордость и радость распирали его, как воздух из соломинки — пойманную безжалостными пацанами лягушку. Так хотелось выплеснуть наружу ту бурю эмоций, что бушевала сейчас в нем. Но, нельзя. Ни в коем случае нельзя. Он и так уже вышел за разумные пределы, позволив матери увидеть, что с ним происходит что-то необычное. Несолидно это. Надо держать себя в руках.