Wotti - Рубан Николай

Рустам скрипнул зубами от досады: вот ведь понесла нелегкая дурака… Чего он вообще с этой армией связался? А вот романтика в заднице играла: офицер — это же о! А офицер-десантник — так это же вообще полный атас! Форма! Выправка! Не жизнь, а сплошные геройства и приключения! И всю страну посмотреть! И зарплата достойная: чуть не в два раза выше, чем у выпускника гражданского ВУЗа!

И что? А ничего. Как-то быстро кончилась вся эта романтика. Форма? Не такая уж она и удобная — летом в ней жарко, зимой холодно, а уж возиться с ней приходится — как барышне с бальным платьем. Выправка? Подумаешь, ценность. Дед Рахим-бобо уж пол-жизни, как сгорбленный ходит, а с ним все встречные за сто метров раскланиваются, ибо он — врач золотые руки, диагност от бога, и на прием к нему аж из Москвы люди приезжают.

Что там еще остается? Геройства всякие с приключениями? Фигня все это. Геройства да подвиги начинаются там, где до этого раздолбайство было. Не раскрылся парашют, десантник геройски спустился на запаске. А как ты парашют укладывал, баклан?! И куда твой проверяющий смотрел на укладке, спрашивается? А если без раздолбайства, то остается просто работа. Штатно, спокойно — как положено . Так это во всем так. Ну, что еще? Страну посмотреть? А кроме как в погонах, больше это никак нельзя сделать, ага. Зарплата? Будто одни военные хорошо зарабатывают. Короче, вляпался ты, братец, конкретно, вот что…

Захотелось есть. И Рустам даже обрадовался: хоть чем-то от мрачных мыслей можно отвлечься. Разжившись у полусонного проводника чаем, Рустам полез в сумку с дорожными припасами, стараясь не особо шуршать в тишине уснувшего купе. Достал мясистый розовый помидор, с удовольствие разломил его пополам. Хоть и не видно в темноте, но Рустам знал, какой он сахарный , словно подернутый морозным инеем на изломе. Замечательный сорт, «Юсуповский». Еще вчера на грядке красовался, задорно светился пунцовым фонарем из темной листвы. А самсу мама только утром испекла… Остыла уже самса, но все равно ничего на свете вкуснее нет: домашняя… На зубах тихонько хрустнул маленький уголек, прилипший к самсе в печке-тандыре. Но и даже это ностальгически умилило Рустама: в настоящем тандыре самсу пекли, на живом огне! Эх, сколько же прекрасного он просто не замечал раньше!

До чего же замечательно пахнет земля, когда копаешься с отцом в огороде! А какой восхитительный запах висит в воздухе, когда сестренка щедро обрызгает водой подметенный двор! А как дивно начинают петь птицы, когда встречаешь солнце на реке с удочкой, как славно шумит утренний ветерок в камыше…

Черт, да почему же тогда дома этих мыслей не возникало?! Даже наоборот: сидишь себе на рыбалке с удочкой, а сам уже как-то машинально отмечаешь про себя, что бережок этот — на редкость удобная площадка для высадки группы с вертолета. А на том вон склоне — самое место было бы для засады… А если у той развилки троп засесть с гранатометом, то можно даже в одиночку хоть танковый полк не пропустить. Ну, как положено, еще надо будет только пару запасных позиций подготовить…Ну вот что за скотина такая — человек? Все ему не так, и все ему не эдак. В училище по дому скучал, а к концу отпуска уже и по ребятам соскучился, и от вольной жизни как-то даже подустал: даже по утрам кроссы бегать начал (во додумался, идиот — будто в училище не набегается!).

Рустам тихонько свернул газету с огрызками и пошел в тамбур — выбросить. В тамбуре гулял ночной ветерок — проводник открыл вагонную дверь и, присев на корточки, задумчиво курил, глядя долгим взглядом в ночную степь.

— Чего не спишь, парень? — мельком глянул он на Рустама.

— Не хочется, — вздохнул Рустам, — Дом вот вспоминаю…

— Э-э, всегда так, — кивнул проводник, — Я вот тоже: пока в рейсе — по дому скучаю, домой приехал — в рейс тянет…

И Рустаму стало чуть легче. Они согласно помолчали, глядя на летящую сквозь ночь бескрайний океан пустыни. Внезапно где-то вдали степь озарилась дымной вспышкой. В этой вспышке родилась ослепительная звезда и — пошла, и пошла ввысь, прямо к звездам, висевшим мерцающими гроздьями над серыми песками!

— Тюра-Там скоро будем, — зевнул проводник, — Вон, Байконур уже рядом…

Рустам вернулся в купе и скользнул под простыню. Поморщившись, вдохнул почти казарменный запах казенной наволочки. Эх, шайтан меня укуси, ну что же я за человек такой нескладный? Почему не могу жить ясно и спокойно, как все нормальные люди? Взрослеть надо поскорее, вот что — может, пройдет…

Не прошло. И уже лет двадцать спустя, в мутное время, называемое «постперестроечным», сидел подполковник Садыков с верным другом Маргусом Ауриньшем в штабе бригады, глубокой ночью, в компании с бутылкой водки под распотрошенный сухпаек, изъятый из «тревожного» чемодана.

— Слушай, Рустам, — осторожно пытался втолковать ему Маргус (тоже подполковник, начальник штаба бригады), — Ну, подумай ты еще, а? Зачем тебе увольняться? Ведь сорока лет еще нет, а и ордена, и академия — всё при тебе. Только и служить.

— Эх, Марик… Ну что ты в самом деле — не видишь, что за время на дворе?

— Да не, я понимаю… Жилья нет, зарплату четвертый месяц не платят — кого хочешь, достанет… Но ведь не вечно же такое будет, кончится этот бардак рано или поздно.

— Да не в том дело, Марик. Нам что — голодать впервой? Ненужность угнетает, понимаешь?

— Я еще плесну?

— Давай… Будем! — кивнули, глотнули, хрустнули каменными галетами, — Вот приезжает начальство… И посмотришь на них — такое впечатление, что у них одна забота: как бы поскорее от нас избавиться. Не так, скажешь?

— Да ладно, Рустик. Ну, дураки они. Ты на них тьфу. Не им же служим, верно?

— А кому? Родине? Государству? А государство взяло, да меня просто так эмигрантом сделало, и меня не спросило. И ведь никуда уезжать не пришлось — сама страна из-под меня куда-то укатила. Скоро надо будет в посольство обращаться, чтоб к деду на могилу съездить — не дурдом? А самое главное, что сами мы в этом и виноваты…

— В чем это мы виноваты?

— А вспомни, когда объявили, что Союза больше нет — хоть кто-нибудь из нас дернулся? Хоть кто-то сказал: ребята, мы же присягу давали: «Я всегда готов выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических республик…». А Союз-то уничтожают! Какое там, кое-кто даже обрадовался: во, перестанем москалей кормить — как заживем-то гарно!

— Ты не совсем точно цитируешь присягу. Там говорится: «Я всегда готов ПО ПРИКАЗУ МОЕГО КОМАНДОВАНИЯ выступить на защиту…». Приказа-то не было….

— Знаешь что, Марик? Учили нас, конечно, хорошо, но одной вещи все-таки не научили.

— Какой вещи?

— Задавать себе простые вопросы: «Если не я, то кто? Если не здесь, то где? Если не сейчас, то когда?». Наверное, офицеру вообще думать не следует, а то совсем неудобные мысли в голову приходят.