Вячеслав Науменко - Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне

Мотор моей машины не заводился, магнето не работало — не давало искры. Здоровые гвардейцы стали весело толкать машину вперед и назад, но безрезультатно.

Нам было приказано пересесть в грузовик, а мне сказано, что я поеду с майором в его машине. Мои спутники ушли, а я остался. Майор и полковник любезно предложили мне идти с ними. Показывая на ленточки орденов, бывшие на моей груди, они посоветовали их снять и ехать без них (у меня были все степени восточных орденов, два железных креста и серебряная итальянская медаль за храбрость).

Я сорвал ленточки и бросил их на землю. Полковник нагнулся, поднял их, стряхнул пыль, аккуратно завернул в прозрачную бумажку и положил в кошелек со словами:

— Это будет большою памятью о Вас и Вашем поведении.

Тут меня охватило бешенство. Я решил не ехать. Ворот куртки душил меня, я рванул крючки и, бросив папаху на землю, заявил:

— А теперь-то уже я не послушаюсь вас и никуда не поеду! — и к этому добавил ряд оскорбительных эпитетов в адрес «джентльменов». Раздались крики и приказ:

— Расстрелять!

Меня подхватили под руки и, подталкивая в спину и бока автоматами, повели через поток по мосту. Потом вернули назад, посадили в джип на переднее сидение и, приставив два автомата — к спине и голове, вывезли на дорогу.

Наши уже отъехали и стали возле прежде отъехавшей колонны, в хвосте ее.

Джип быстро двинулся по главной дороге. Сидел я как каменный, вспышка улеглась, и опять все стало безразличным. Опять стал мысленно читать молитвы и вспоминать свою маму, бывшую в это время в Германии.

Вдруг сзади послышались гудки сирены, свистки и крики. Джип стал останавливаться. Нас нагнал весь запыленный мотоциклист, что-то сказал, и мы вернулись в английский лагерь, перед входом в который стояла толпа возбужденно кричавших солдат. Въехали внутрь к палатке штаба. Машину поставили в тень, под дерево. Конвойные солдаты скрылись, шофер тоже.

Подошел офицер, принесший мне кружку чая, бисквиты, коробку папирос, поставил все и сказал, что я должен подкрепиться. Я понял, что стою перед расстрелом. Попробовал пить чай, но железная кружка жгла губы. Закурил папиросу и в голове моей, как в фильме, пролетела моя жизнь с самых юных лет. Как все это было просто, ясно и понятно! Я стал совершенно спокойным, и мне не было страшно смерти.

Подошли все те же офицеры и с ними мотоциклист, тоже офицер, в рубашке с короткими рукавами и с листом бумаги, прикрепленным к картонке резинками. На бумаге этой было что-то напечатано на машинке. Из обращенных ко мне слов я понял, что должен подписать эту бумагу. Считая, что это формальность, выполнение которой необходимо перед расстрелом, я, конечно, не отказался подписать, но заявил, что, так как мое перо украдено солдатами гвардии его величества короля Великобритании, то я прошу дать мне карандаш или перо.

Наступило замешательство, которое разъяснил один из присутствовавших офицеров, объяснив что я не понимаю, чего от меня хотят. И вот тогда мне было объяснено следующее:

— Вы спасены, и надо дать все данные о себе. На это я сказал:

— А как же все мои друзья?

Опять замешательство в группе офицеров. Все они наперебой о чем-то заговорили и зажестикулировали. Старший из них им что-то сказал и, обращаясь ко мне в полной тишине, произнес:

— Вы, все наши друзья, белые русские и выехавшие за пределы Советского Союза до 1938 года, не подлежите выдаче, а потому пойдемте записать всех Ваших друзей.

Только тогда я понял, что мы спасены.

Выйдя из машины, я пошел с полковником и всей группой английских офицеров к колонне грузовиков, стоящей вдоль проволоки в направлении на шоссе. Подойдя к первому грузовику, я сказал выглядывавшим оттуда офицерам:

— Господа! Вы все приехали за границу из России тогда же, когда и я.

Я не мог говорить им прямо, мне было сказано, чтобы я молчал, так как могут найтись желающие уехать. Сначала никто не понял моих слов, тогда я повторил то же самое, несмотря на вторичное предупреждение типа с бумагою.

Как я потом убедился, он владел русским языком, так как очень хорошо повторял русские фамилии и сейчас же их записывал совершенно правильно. После слов, обращенных к сидящим в машинах, я старался ободрить их жестами и мимикой.

Первым вышел, вернее вылез из-под брезента артиллерист есаул Ю. Антонов, кубанской артиллерии, старый эмигрант из Парижа, назвал свою фамилию, место жительства за границей и год выезда из России (1920-й). За ним и другие, как майор Дружакин и кто-то из бывших так называемых теперь советских, или новых, эмигрантов. Некоторые из них запутались, и я им стал помогать. Опять было предупреждение, но, в общем, первый грузовик переписали.

Подошли ко второму и мне говорят:

— Господин майор, сотник Попов сошел с ума.

Заглянув внутрь машины, я увидел бледное искаженное лицо сотника. Он был старый эмигрант, офицер Нижегородского драгунского полка, прошедший полный срок контракта в иностранном легионе в 20-х годах. Попов кричал и бился в руках хорунжего Трескина и еще кого-то. Я приказал передать его мне и приняв его бьющегося и кричащего, понес на руках прямо к полковнику и подойдя к нему, протянул руки с лежащим на них нашим офицером, а потом опустился и положил его прямо на землю.

Говорить что-либо было излишним. Впечатление было ужасное. Видно было, как все англичане были потрясены этой сценой. Полковник приказал вызвать санитарный автомобиль, в который и уложили Попова.

Вернувшись к грузовикам, я продолжал обход, и теперь мне никто не мешал, а я просто сам называл фамилии сидящих и говорил, кто они и откуда. Молодых просто — «родился за границей», конечно, главным образом в Югославии.

Когда обошли все машины, подошел ко мне полковник и спрашивает:

— А двух казаков, которые стояли, обняв Вас, тоже вписали?

Он даже не спросил, кто они и откуда. Я ему ответил, что они уже вписаны. После этого был отдан приказ выходить и идти назад в лагерь. Вот тут-то и раздались крики из других грузовиков:

— А мы?! А нас увезут. Спасите!..

Кинулся я туда, да схватили меня чьи-то руки… Был дан знак, и колонна машин двинулась.

Спасся ли священник о. Евгений, я не знаю. Придя в лагерь, застали там полный разгром. Гвардейцы ограбили недограбленное. Но нам было не до барахла. Казаки, как люди хозяйственные, привели в порядок единственный барак, и в нем был отслужен благодарственный молебен. Потрясенные всем пережитым, мы искренне благодарили Господа Бога за избавление нас от мук лютых.

Майор В. Островский

Записано со слов сотника Григория Захаровича Шпака, казака станицы Новоджерлиевской, пережившего трагедию 1-й Казачьей дивизии 29 мая 1945 года.