Отто Рюле - Жертвы Сталинграда. Исцеление в Елабуге

20 ноября 1942 года на дивизионном медпункте, расположенном в Городище, среди солдат и офицеров санитарной роты распространился слух о том, что части Красной Армии с правого берега Дона перешли в наступление, обратив в паническое бегство румынские войска. Никто не мог сказать, откуда пошел этот слух и соответствует ли он действительности. Ни один человек на медпункте не знал, что противник начал невиданное до сих пор по своим размерам наступление еще 19 ноября.

С самого утра несколько часов подряд со стороны советского плацдарма у Серафимовича и Клетской грохотали пушки, ухали минометы и визжали катюши, обрушивая на головы иноземных захватчиков тысячи тонн раскаленного смертоносного металла. Особенно трудно приходилось 6-й немецкой армии на левом фланге и примыкающей к ней 3-й румынской армии, полосы обороны которых были в одинаковой мере растянуты. Кроме того, своих союзников немцы не обеспечили ни нужным количеством тяжелой артиллерии, ни современными средствами борьбы с танками. Огневая мощь румынских дивизий была в три раза слабее немецких, что облегчило советским ударным армиям прорыв фронта румынских войск и стремительную переброску своих бронетанковых сил сначала в южном, а затем и в юго-восточном направлениях.

В первый день наступления к вечеру передовые части Красной Армии вклинились в румынскую оборону на глубину до шестидесяти километров. Румынские части, понеся большие потери в живой силе, обратились в паническое бегство. По мере продвижения советских войск отступающие румыны все больше теснили немецкие части на запад, и в первую очередь тыловые части 6-й армии, находившиеся на правом берегу Дона. Бросая все на своем пути, бегущие без оглядки войска увеличивали и без того огромную армию отступающих, создавая в целом картину, напоминающую отступление Наполеона.

Нужно сказать, что в частях, находившихся в междуречье Волги и Дона, среди солдат всегда ходили разные слухи. Иногда это было не что иное, как чистейшая фантазия. Война, казалось, парализовала нормальное человеческое мышление. Поэтому я лично не придал особого значения и тем слухам, которые распространились утром 20 ноября.

Усевшись в коляску мотоцикла, я намеревался из Городища поехать в район южнее Сталинграда, где, как мне сказали, должны были находиться зернохранилища и паровые мельницы. Я тешил себя надеждой пополнить продовольственные запасы нашей санроты, так как кто знает, что нам принесет эта зима.

Наш путь лежал через Разгуляевку, Татарский вал, затем через Царицу к Старому городу. Пуржило. Повалил такой густой снег, что ни шинель, ни френч не спасали: я промок до костей. Нижнее белье прилипало к телу, ноги в кожаных ботинках тоже промокли. Ориентироваться на местности стало очень трудно.

Я начал беспокоиться: вот уже два часа, как мы в пути, а цели нашей поездки все еще не видно, хотя расстояние всего километров тридцать. Уж не проехали ли мы? Впереди показались какие-то солдаты. Они быстро приближались к нам. По высоким барашковым шапкам мы узнали румынских солдат и решили расспросить их. По-видимому, это было довольно крупное соединение. Тут же я увидел солдат и в коричневой форме. Мне показался странным тот беспорядок, в котором они передвигались. Передние ехали верхом на лошадях, за ними двигались артиллерийские передки на конной тяге, но только без орудий. В этом хаотичном потоке многие солдаты были без оружия. Попадались порой автомашины и мотоциклы. Солдат было очень много.

Все спешили в одном направлении. На лицах солдат застыло выражение ужаса, словно за ними по пятам гнался сам сатана.

Наш мотоцикл застрял в этом потоке.

— Скорее выбирайся из этой толпы, а то нас раздавят! — крикнул я своему водителю. — Что хоть случилось?

— Русские прорвались к нам в тыл! — ответил мне кто-то из отступающих.

— Только этого нам и не хватало, черт возьми, — выругался я. — Попытайся взять влево. Мы должны немедленно вернуться в Городище.

Мой водитель старался делать все, чтобы мотоцикл не раздавили. Неожиданно на багажник нашего мотоцикла вскочил какой-то румынский офицер. Он не обращал ни малейшего внимания на мои протесты и кричал на своем родном языке, видимо, что-то страшное, так как румыны тотчас же расступились, освободив нам дорогу. Очень скоро мы доехали до Воропанова, и румынский офицер соскочил с мотоцикла.

В Городище был настоящий бедлам. Я сразу же направился в штабной блиндаж. Когда я вошел, начальник медицинской службы дивизии подполковник д-р Маас говорил:

— Вчера русские прорвали оборону на нашем левом фланге, а сегодня утром из калмыцких степей вышли южнее города. Они дважды нанесли главный удар румынскому армейскому корпусу, который не устоял и начал отходить. Уцелевшие в панике бегут.

— Это, господин подполковник, могу подтвердить и я, — сказал я и доложил об увиденном мной в пути.

— Где вы попали в это месиво?

— Где-то южнее Елшанки. Началась пурга, и мы сбились с дороги. Потом встретили удирающих румын, — ответил я.

— Господа, — закончил свое выступление д-р Маас, — в штабе дивизии наше положение расценивают как очень серьезное. Более чем вероятно, что противник пытается окружить нас. Вся армия приведена в состояние боевой готовности.

Жуткие часы неизвестности и ожидания для нас кончились. На дивизионном медпункте все с головой ушли в работу, а ее было хоть отбавляй. Наращивая силу своего удара, противник начал теснить и немецкие войска, располагавшиеся на отсечных позициях на севере междуречья Волги и Дона и в промышленных районах Сталинграда.

Я выехал на передовую, чтобы оказать помощь раненым. Да и в работе быстрее бежало время.

На санитарном автомобиле мы привезли на медпункт трех раненых: лейтенанта, унтер-офицера и одного солдата. У лейтенанта было ранение в живот, унтер-офицера ранило в предплечье, а солдату осколком раздробило правое бедро. Чтобы остановить кровотечение, солдату наложили тугой жгут. Возможно, солдата и удалось бы спасти, если бы его сразу же положили на операционный стол.

Однако самую первую помощь нужно было оказать лейтенанту с простреленным животом, так как каждую минуту в рану могла попасть инфекция. Принято считать, что раненые в полость живота, если они не были оперированы в течение шести часов после ранения, приговорены к смерти, особенно в полевых условиях. В маленькой записочке полкового врача говорилось, что лейтенант был ранен в четыре часа тридцать минут, а сейчас часы показывали девятый час. Нужно было спешить!