Михаил Прудников - Особое задание

Софья Львовна судорожно сглотнула, нервным движением поправила платок, в который куталась.

— Я словно окаменела. Не знаю, сколько так простояла, а потом стала руками разгребать снег.

Софья Львовна на минуту умолкла и уже вполголоса добавила:

— Девочку свою я нашла на следующий день… там… на этом кладбище…

Это был страшный рассказ. Алексей сидел не шелохнувшись, глядя на преждевременно поседевшую женщину.

"Нет, — твердил он себе, — она не может помогать тем, кто заставил ее пережить все это".

— Бог мой! А я считала, что хорошо знаю немцев.

Я когда-то жила некоторое время с мужем в Мюнхене.

Чистый город, вежливые, приветливые люди. Но что случилось с немцами? Там, на Доронинском карьере, я увидела дикость и озверение. Боже мой, какой же я дурой была! Вы знаете, за моей дочерью ухаживал немецкий офицер, он бывал у нас дома. Я играла ему Шопена. А он уходил от нас и отдавал приказы о расстрелах! Как я могла… Не понимаю… Но все равно не могу себе этого простить! — Помолчав, Софья Львовна добавила потухшим голосом: — Кругом столько несчастий, столько бед, что не знаю, как все это можно перенести.

Алексей, кивнув на икону, сказал:

— И вы возложили все надежды па пресвятую богородицу?

Софья Львовна задумчиво проговорила:

— На кого же мне надеяться?..

— На людей. И ни на кого больше.

Софья Львовна подняла голову.

— На людей:? — как бы с удивлением переспросила она. — На каких людей? Где они? Каждый теперь думает только о себе. Каждый стремится только выжить, выжить, выжить любой ценой.

— Неправда. Люди есть разные.

Софья Львовна молча смотрела перед собой.

Алексей взял старый иллюстрированный немецкий журнал. С его страниц смотрел Гитлер. Вот он принимает парад, вот поднимает рюмку на дипломатическом приеме, вот, сцепив руки на животе, позирует в обществе каких-то блондинок с ослепительными зубами.

— Это откуда-то принесла дочь, — сказала Софья Львовна, глядя через плечо Алексея на улыбающихся киноактрис. — Странно, что кто-то сейчас может веселиться, смеяться и надевать бальные платья…

Она вдруг ткнула пальцем в фотографию Гитлера и почти закричала:

— Неужели ему все это сойдет? Вы только посмотрите, что они вокруг натворили. Я потеряла только дочь.

Но вокруг погибли целые семьи, уничтожены тысячи людей. Ведь должен же кто-то отомстить!

— Почему кто-то? Почему не вы? Хотя бы за свою дочь, — вполголоса проговорил Алексей.

Софья Львовна удивленно посмотрела на него: губы ее скривились в усмешке.

— Я? Вы шутите? Что я могу сделать?

— Можете. — Алексей отшвырнул в сторону журнал, взял Софью Львовну за руки и усадил ее в кресло.

Сам сел напротив.

— Послушайте меня. Вот вы работаете в управе, через ваши руки проходят десятки документов… Согласны ли вы помочь тем, кто мстит и будет мстить за вас, за ваше горе и за горе других людей? И не только мстить, но бороться за счастье тех, кто остался жить.

Софья Львовна молчала.

— Подумайте, — продолжал Алексей. — А чем вам. это грозит, вы знаете.

— Что мне терять? Самое дорогое я уже потеряла…

Губы ее дрогнули.

Алексей отошел к окну, давая Ивашевой время прийти в себя. Он еще не знал, сумеет, ли эта женщина стать членом его группы, но в одном не сомневался: перед ним человек, который ненавидит врага.

Когда Софья Львовна успокоилась и он снова подошел к ней, она спросила:

— Но кто вы?

— Сапожник, — отшутился он.

— Хорошо, не говорите. Так, пожалуй, будет лучше.

Но чем я-то могу быть полезна?

— Для начала узнайте, что затевают на Мотовилихинском пустыре.

— Попытаюсь.

— Заходить к вам сюда я уже не смогу. Если где-нибудь столкнемся на улице, делайте вид, что мы незнакомы.

Софья Львовна согласно кивнула головой.

…Алексей договорился встретиться с Софьей Львовной через несколько дней на бульваре Декабристов. Она должна была ждать его там. Подходя к условленному месту, он заметил Ивашеву у входа на бульвар перед стендом с объявлениями. Он подошел к стенду, остановился у Софьи Львовны за спиной. Скользя взглядом по объявлениям, шепотом поздоровался, спросил:

— Что нового?

— На Мотовилихе строят склад боеприпасов, — так же шепотом, не оборачиваясь, ответила Софья Львовна.

— Это точно?

— Да. Видела по нарядам комендатуры.

Алексей тихо прошептал:

— О следующем свидании вам сообщат.

В тот же день Алексей отправился к месту строительства склада на Мотовилихе. Вышел к нему окраинными улочками, прошелся по тротуару, как будто разглядывая номера на домах, на самом деле тщательно изучая местность. Бывший пустырь теперь был огорожен высоким забором.

То и дело подъезжали грузовики, крытые брезентом.

Охранники проверяли у шоферов документы и распахивали высокие ворота. Останавливались грузовики у платформы с подъемным краном, стрела которого виднелась поверх забора.

Алексей не мог простить себе, что узнал о строительстве склада так поздно. Если бы расчистка пустыря еще велась, то можно было бы незаметно пронести на его территорию противотанковые мины и зарыть их где-нибудь в центре. Хоть одна, может быть, взорвалась бы, и склад взлетел бы на воздух. Великолепная операция, почти не связанная с каким-либо риском! Теперь пронести что-нибудь в строго охраняемый склад было невозможно.

Ночами Алексей не мог уснуть, обдумывая всевозможные варианты диверсии.

И вот, как-то "прогуливаясь" неподалеку от склада, Алексей увидел санитарную машину с красным крестом на дверце. Она пронеслась мимо, по дороге к воротам.

Сквозь ветровое стекло мелькнуло знакомое лицо с нахмуренными мохнатыми бровями. Лещевский!

С тех пор как Алексей вышел из госпиталя, он с хирургом не встречался. Спросил как-то Аню, где живет Лещевский, но адрес и ей был неизвестен. Пришлось прибегнуть к помощи Шерстнева. Тот через полицию быстро выяснил, что Лещевский живет почти в центре города на бывшей Красногвардейской улице.

Боясь не застать Лещевского дома днем, Алексей отправился к нему вечером после комендантского часа.

В кармане у Алексея лежал пропуск негласного сотрудника полиции, добытый Шерстневым.

Лещевский открыл дверь только после того, как Алексеи сказал, что он из госпиталя и ему срочно нужен врач.

Адам Григорьевич встретил его в большой комнате, заставленной шкафами с книгами. Потрескивала большая, выложенная изразцами голландская печь, у дверцы валялись мокрые от снега поленья. Лепные карнизы потолка терялись во мраке.

При виде Алексея брови Лещевского полезли вверх, на лоб набежали морщины.

— Попов? — вскрикнул он.

В следующую секунду он уже тряс руку Алексея, расспрашивал о раненой ступне, тут же приказал снять валенок и внимательно осмотрел ногу.