Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных

— Мы, естественно. Причем поработали основательно. В том числе с живой силой.

— Но цель вашего рейда? Пытались прорваться?

— Была возможность хорошенько потрепать гарнизон, уничтожая при этом техсредства. Что мы и сделали.

— Так это вы не с целью прорыва?! — изумился начальник разведки. — Сами, по собственной инициативе?

— Ослабляли противника на его же территории.

— Вообще-то в вашу задачу такие рейды не входят, — несколько растерянно проговорил майор. — Но… за работу спасибо. Заречное на фронтальном направлении дивизии.

— Мы это учли. Если вы и впредь будете копошиться в своих окопах, — жестко вел избранную линию Беркут, — нам придется самим прорывать фронт, чтобы привести вашу дивизию к плацдарму, как очень желанную гостью. Так и передайте генералу. Все. Сбросьте боеприпасы. Ждем.

— Не ожесточайтесь, капитан, не ожесточайтесь, — уже совсем иным, примирительным, тоном посоветовал Урченин. — Мы понимаем ваше положение. Тут нас штаб партизанского движения тревожит. Требует во что бы то ни стало разыскать вас и вернуть. Говорят: «Использовать этого человека так, как используете вы, преступно». Может, в самом деле попытаться выдернуть вас оттуда? По воздуху, «кукурузничком»?

— В ситуации, которая сложилась, это действительно было бы преступно. Я своих бойцов на поле боя не бросаю.

— Вот именно, — одобряюще отозвался майор. — Но попробуй объяснить это штабистам. Да, вам отец, генерал Громов, пожелания всяческие передает, — поспешно добавил Урченин, восприняв ответ Беркута, как нечто само собой разумеющееся. — Теперь он снова в строю.

— Вот за эту весть спасибо. Передайте от моего имени все, что могли бы сказать своему отцу.

— Ясно. На рассвете ждите посылку.

— Как там мои спутники по самолету?

— Все живы. Направили их согласно поступившему распоряжению. Еще вопросы, просьбы?

— Исчерпаны.

— Передайте наушники радисту. Несколько слов для него. А ты, капитан, держись. Почаще выходи на связь. Наши радисты предупреждены. Встретимся, будет к тебе серьезный разговор и интересное предложение.

— Если встретимся. Как думаешь, немцы прослушивают нас? — спросил он радиста, когда, переговорив с майором, тот отключил радиопередатчик и начал сматывать антенну.

— Может, и прослушивают, если успели сесть на нашу волну. Они нас — мы их, обычная эфирная дуэль. Да только что нового для себя они узнали из вашего разговора? — а выждав, пока все еще сидевший возле передатчика капитан немного отмолчится, осмысливая то, что только что услышал от майора, робко поинтересовался: — Так что, наступления по-прежнему не обещают?

— Что значит, «не обещают»? — с удивлением переспросил капитан.

— Ну, спасти нас. Бросили на погибель — так получается?

— В бой нас бросили, радист, — тяжело, устало поднимался Беркут. — В бой. В самое пекло войны. И не бросили, а, как говаривали в подобных случаях в старину, «предоставили честь сразиться с врагом!». Так вот, нам выпала честь первого удара, гусары-кавалергарды!

Впрочем, он понимал, что у этого робкого сельского паренька свои представления о войне и «чести первого удара». Для него, как и для сотен тысяч других солдат, война сводится к примитивнейшей формуле: «Только бы выжить, только бы не погибнуть! Лишь бы не меня…».

В истинно воинском понимании формула совершенно презренная. Она не предполагает ни особой храбрости, ни риска, ни поиска тактических решений. Но, может быть, именно в ней — в страхе, в стремлении во что бы то ни стало выжить, — и есть главное спасение рода человеческого, хранимого единственно инстинктом самосохранения.

Возвращаясь с «маяка», Беркут и Мальчевский спустились в небольшой распадок и здесь услышали винтовочный выстрел, а затем испуганный крик учительницы.

— Что случилось, Клавдия?! — рванулся капитан к гребню распадка. — Кто стрелял?!

Клавдия стояла на краю карьера, возле хорошо прикрытого со всех сторон родничка, куда никакие шальные пули не залетали. Услышав голос Беркута, она медленно, преодолевая оцепенение, повернулась к нему, бледная, растерянная, и широко раскрытыми от испуга глазами показала сначала на дрожащую руку, а потом на лежащий в стороне котелок. Пуля пробила его навылет и на заснеженные камни вытекали остатки небесно чистой воды.

— По мне стреляли, — еле вымолвила она. И, пытаясь сжаться в комочек, прислонилась к груди капитана, ища у него защиты. — Нам надо спрятаться. Оттуда, прямо из камней.

— Но там только свои. Присядь, я сейчас. — Выхватив пистолет, он метнулся в сторону, а Клавдия, вместо того, чтобы тоже отскочить за ближайший валун, наклонилась к котелку, наверное, хотела поднять его. Однако вторая пуля выбила посудину прямо у нее из-под руки.

— Войтич! — озверело рявкнул Беркут, поняв вдруг, что происходит. Между камнями, куда показывала Клавдия, чернел «лисий лаз», ведущий в бункер Войтич. Если нагнуться, его можно увидеть. — Калина, прекратить стрельбу! Клавдия — за выступ!

Мальчевский прямо с гребня прыгнул к учительнице, оттеснил ее за ближайший выступ, залег и, не раздумывая, свинцово прошелся по камням у лаза.

— Не стрелять! — остановил его Беркут. — Я сказал: прекратить! Господи, Войтич, мы тут переживаем по поводу того, что вы до сих пор не вернулись с того берега…

— Вернулась, как видишь, — язвительно ответила Войтич.

— Это меня, конечно, радует.

Дверца, ведущая в потайной застенок, была открыта. Держа пистолет наготове, капитан спустился по лесенке и толкнул ногой дверцу самого бункера.

— Ой, как ты перепугался, капитан! Ой, как занервничал! — ядовито прохихикала Калина. Она уже сидела на стуле возле нар и старательно прочищала шомполом ствол карабина. Ни один боец гарнизона не чистил свое оружие после каждого боя столь старательно, как это делала Войтич, капитан давно успел заметить это. — Только «учиху» эту твою я все равно пристрелю, не убережешь.

— Слушай, ты, — захватил ее капитан за грудки ватника, совершенно забыв, что имеет дело с женщиной. — Я не знаю, кем ты на самом деле была в своем лагере и как вела себя там… Но здесь тебе не лагерь! И ты не надзирательница. Поняла?! — Андрей приподнял ее на носки, несколько раз тряхнул так, что нары зашатались, и, силой усадив на стул, тотчас же вырвал из рук карабин. — Быстро отвечай: кто заставил тебя стрелять по учительнице, по мне, командиру гарнизона, и по Мальчевскому? — теперь уже умышленно усугублял он ситуацию. — Кем ты подослана? Немцами? Гестапо, полицией?! Ну, быстро, быстро! У тебя не так много времени, как тебе кажется!

— Если бы меня подослали убрать командира, я бы его давно убрала, — мрачно пробубнила Войтич, понимая, что история приобретает какой-то зловещий для нее оттенок. — Это я по Клавдии стреляла. Появилась она тут в своем дурацком тулупчике, а я смотрю: фриц-фрицем…