Samsonov Semen - Po tu stornu

Воевать хотели!—сказал сержант Зорин, механик-водитель танка.

Правильно, Зорин. Весь народ рвётся в бой, у всех накипело против фашистов. Да, ненависть к врагу — большая сила. Вот взять хотя бы меня. Вы знаете, сколько у меня злобы? За десятерых. Да что там за десятерых! Я здесь сижу с вами на отдыхе, а у самого так тяжело, так беспокойно на душе. Вот мы с вами видели наших людей, освобождённых из плена. Во что они превратились? Кожа да кости. И это взрослые. А что с детьми? Вот попробуйте представить их в таком положении.

Майор замолчал.

А почему вы, товарищ майор, вспомнили о детях?— спросил кто-то.

— Совсем недалеко отсюда в 1942 году оставил я наших советских ребятишек.— Павлов достал карту.— Вот смотрите. Это Заган. Туда идет наш маршрут. Сколько, по-вашему, отсюда до Загана?

Немного. Можно высчитать.

Зорин принялся было считать по квадратикам, но майор прервал его:

Так вот, товарищи, в районе Загана я оставил тех самых ребятишек, которые спасли мне жизнь. Да и не только мне.

И Павлов рассказал о своих юных друзьях.

Вот почему,—закончил он,— я с нетерпением жду боя. Мы должны их освободить, если они ещё живы, я слово им давал. Выросли, наверное, ребятишки. Год назад довелось мне встретить их товарища — Костю. Совсем большой парень стал. Да только вот болеет туберкулёзом...

Зорин, уткнувшись в карту, изучал местность и прикидывал, с какой стороны удобнее подойти к имению Эйзен.

Товарищ майор!— обратился он вдруг к Павлову.— Знаете, что я думаю?

Что?

Вот как подойдём к Загану, обратимся к командованию — пусть пошлют наш танк первым.

Это почему ваш?— загудели вокруг.— А мы, что хуже?

Павлов улыбнулся и, оглядев бойцов, сказал:

Только бы приказ дали поскорее! Все туда пойдём!

***

В начале 1945 года с восточных границ Германии в глубь страны на машинах, повозках, велосипедах, нагружённых домашним скарбом, а то и просто пешком с рюкзаками на спине, потянулись беженцы. Одни бежали, потому что боялись заслуженной кары, другие,— поддаваясь общей панике, созданной гитлеровской пропагандой.

Эльза Карловна выжидала. Имение её находилось за Одером, далеко от границы, а Гитлер продолжал уверять немцев, что Одер неприступен, что русские на Одере будут разбиты.

Однако в конце февраля выдержка покинула фрау Эйзен. Даже успокоительные радиопередачи из Берлина больше не действовали на неё. Она заметно «подобрела»: стала меньше бить ребят и лучше их кормить. Старик-хозяин больше не донимал ребят своими посещениями. Только Гильда по-прежнему держалась высокомерно, видимо, считая своей обязанностью играть роль молодой требовательной хозяйки. Она часто появлялась возле ребят во время работы и, явно подражая своей матери, делала им замечания. Ребят смешил её глупый, надутый вид, а Жора, чтобы повеселить товарищей, иногда заводил с ней разговор.

Гроссхозяйка идёт! — громко, чтобы она слышала, произносил он, принимая почтительную позу, и добавлял:— У неё в голове сплошной сквозняк. Настоящее создание гитлеровской эпохи.

Яволь, яволь! [21] Да, да! (нем.). — одобрительно кивала головой Гильда.

Ну, чего стоишь, как чучело? — издевался Жора.— Ар- байтен [22] Работать (нем.). , помогай, ферштейст? Бери лопату и работай.

Гут, гут! — крякала Гильда, думая, что Жора докладывает ей о том, как они старательно работают.

Да не то, не то! Учись, дурёха, сама работать. Не всё же мы будем на вас спину гнуть. Ну-ка, попробуй.— Он протянул ей лопату.

Их вилль нихт! [23] Я не хочу (нем.). — испуганно отступила Гильда.

Чего? Трудно, ручки боишься испачкать, да? Голубая кровь в жилах течёт?

Яволь, яволь!— повторяла, как попугай, Гильда, ничего не понимая.

Подожди, скоро поймёшь, чистокровная свинья!

Жора снимал шапку и с пресерьёзным видом махал ею перед Гильдой. Та, довольная, шла к дому, думая, что хорошо исполнила роль хозяйки. Ребята хохотали от души.

Ну, теперь можно и отдохнуть! — бросая лопату, говорил Жора.

Однажды Жора увидел, как по дороге тянулись повозки, нагружённые разными домашними вещами. В первую минуту ему и в голову не пришло, что это немцы удирают с восточных границ в глубь Германии. Он побежал навстречу к беженцам и из обрывков их разговоров понял, что происходит. «Вот это да, вот это здорово! Бегут те самые немцы, которые мечтали уничтожить, закабалить нашу Родину!» Жора вихрем помчался назад и, еле переводя дух, захлёбываясь, рассказал друзьям, что творится на дороге.

Неужели это наш праздник начинается? — всплеснула руками Люся, не смея поверить в такое счастье.

В такой день грех на фашистов работать! — сказал Жора.

Ребята не успели ответить: их внимание привлёк шум, доносившийся из дома. Вова подкрался к окну и стал прислушиваться.

Ну, им теперь не до нас! — с торжеством сказал он, вернувшись от окна.— Дом подожги — не заметят. Пошли, ребята, в сад!

За высокой изгородью сада начинался другой мир. Ровным строем тянулись яблони с выбеленными стволами, длинные и красивые аллеи, журчащий ручей с причудливым мостиком — всё это напоминало о мире и благополучии.

Ребята уселись в уголке сада на широкой скамье, где обычно, когда созревали фрукты, Лунатик ночами сидел и стерёг каждое яблоко. Так непривычно было им среди бела дня сидеть сложа руки и дышать полной грудью! Они давно уже отвыкли отдыхать, чувствовать себя свободными.

Что ж ты в доме увидел?— спросил Жора.

В доме, ребята, всё вверх дном! Ясно — удирать собираются, вещички укладывают. Гильда мамаше чуть в волосы не вцепилась — видно, всё хочет с собой забрать, да укладывать некуда. А этот, гроссфатер, старается внучку оттащить, да куда ему!

До чего же на них смотреть гадко!—поёжилась Люся,— Я как-то видела, как мать с дочкой считали деньги. Глаза у них жадные, руки трясутся. Они, как увидели меня, даже задрожали. Гильда деньги руками прикрывает, а фрау на меня замахала: мол, уходи! Испугалась. Думает, все такие же, как они, грабители проклятые! — Люся покраснела и сжала кулаки.

Ты чего расстраиваешься? — пожал плечами Жора.— Разве они люди? Только что на двух ногах и хвоста не видно, а так — волки настоящие.

Ну, какая у них цель в жизни? — вслух размышлял Вова.— Нажраться до икоты, побольше для себя урвать, нажиться на чужом несчастье. Макс вот говорил: семья для них — главное. Но они и в семье друг другу горло перегрызут за копейку. А чего уж говорить о таких, как Макс! Они его в тюрьму загнали, а жену и детей лишили куска хлеба.

И каждый вспомнил свою семью, родной дом, который был маленькой частицей их Родины, со всеми её большими трудами, планами, радостями.

Люсе ещё десять лет не минуло, а она уже в мечтах видела себя инженером транспорта. Как серьёзно, любовно и увлекательно говорил с ней об этом отец! Он принёс ей однажды чудесную книжку с картинками, и, читая её, девочка решила, что она обязательно откроет что-нибудь из того, что ещё не открыто, только бы не опоздать...