Джурица Лабович - Грозные годы

Усташи быстро приближались, держа оружие наперевес.

— Вы убили нашего Анте! — хрипло крикнул один.

— А тело спрятали!.. — подхватил другой.

— Мы не убивали. Мы даже не знаем, кто это такой, — испуганно проговорила Дара.

— Молчи, сволочь! Ты ему отрезала уши, а теперь изображаешь из себя невинную! — прошипел один из усташей.

Раде крепко сжал руку Дары, понимая, что будет лучше, если она помолчит.

Ругаясь и дыша перегаром, усташи приказали жнецам бросить серпы и погнали всех мужчин и женщин вдоль ручья.

На поле в несжатой пшенице осталась широкая примятая полоса. На один из снопов села ворона, открыла клюв и растопырила крылья, точно ей было жарко. Откуда-то появившаяся на поле собака вспугнула ее, и ворона полетела вслед за крестьянами, которых уводили усташи. Пролетая над ними, она несколько раз каркнула и скрылась за деревьями.

Раде шел рядом с Дарой, касаясь ее плечом. Они находились в самой середине толпы и изнемогали от жары. Босые ноги жег раскаленный песок. Лицо Раде с черным пушком на щеках было бледным, глаза смотрели устало, на бровях дрожали капельки пота. Дара еще не остыла от работы, на щеках ее играл румянец, но в глазах уже не было прежней веселости. Губы у девушки пересохли, ее мучила жажда.

Когда они вышли на дорогу, усташи ударами прикладов стали выстраивать их в колонну. Больше всего ударов пришлось на долю уже немолодой женщины, которая шла последней. Она все время причитала, еще больше озлобляя этим усташей:

— Ой, малютки мои бедные! Остались вы без матери!.. А я даже не простилась с вами!

Раде оглянулся. Женщина упала в пыль. Из носа у нее пошла кровь. Усташи продолжали избивать ее, а потом поволокли окровавленное тело к обочине дороги.

К вечеру крестьян, избитых и истерзанных, привели в какое-то село и загнали во двор дома католического священника. Открылась дверь, и показался жирный священник.

— А, стадо божье! Сейчас вас принесут в жертву богу нашему Иисусу Христу. Господь будет доволен.

Он взмахнул крестом, который висел у него на шее, и вернулся в дом. Окруженные разъяренными усташами крестьяне в ужасе переглядывались. Через некоторое время толстый священник снова вышел. Его сопровождал жупан. По знаку священника на крестьян посыпались удары. Потом их погнали мимо старой церкви к околице села. За селом у оврага, где росли два дерева, усташи остановились. Священник встал на краю оврага и, держа в правой руке крест, а в левой библию, сказал:

— Сейчас вы по очереди исповедуетесь, чтобы с просветленной душой перейти в мир иной. Может, и райские врата перед вами распахнутся, если вы покаетесь в своих прегрешениях. Начинай ты, дочь моя, — обратился он к стоявшей перед ним Даре. — Поведай мне о своих грехах.

— Ах ты собака! Кровопиец проклятый! — закричала она, сжав кулаки.

К девушке подскочил один из усташей, толкнул ее к краю оврага и поднял винтовку. Раздался короткий выстрел.

— Продолжим исповедь, — произнес священник.

Обезумев от отчаяния, Раде бросился бежать, вслед за ним кинулись и остальные. Загрохотали выстрелы. Спастись удалось только одному из несчастных.

Солнце заходило за холмы, окрашивая стволы деревьев в кроваво-красный цвет. Прижимая библию к животу, священник расхваливал усташей за усердие. Он ухмылялся, и его золотые зубы горели на солнце.

На дне оврага журчал ручеек.

С клена, под которым лежала Дара, с жалобным писком упал еще не оперившийся воробушек. Смешно растопырив слабые крылышки, он доковылял до Дары и забился под упавший с ее головы платок, который чуть шевелился от легкого ветерка. Тут же слетели еще два воробья, видимо его родители, и начали хлопотать вокруг, пытаясь спасти свое чадо.

— Проверьте, все ли мертвы, а то, может, кто-нибудь только притворился покойником, — приказал командир усташей и сел у ног священника.

Когда усташи осмотрели всех убитых и добили старика Мията, который еще дышал, они вернулись в дом священника, где их ждала ракия и жаркое.

На следующее утро два местных могильщика вырыли в овраге неглубокую яму, свалили в нее трупы и засыпали землей.

Спасшийся крестьянин рассказал в селе обо всем, что случилось. И вскоре по долине поползли слухи, что будто бы «дышит» земля в том месте, где закопаны крестьяне, и на поверхности проступает кровь.

Митар очнулся, когда полил дождь, и не сразу понял, где находится. Сначала он почувствовал, что насквозь промок, а левая нога совершенно занемела. Он осторожно вытянул ее и попробовал пошевелить ступней. Под пяткой образовалось углубление, которое сразу же наполнилось мутной водой. Туго наложенный бинт сдавливал голень, грудь тоже была забинтована, и от этого было трудно дышать.

Митар помнил, как его ранило. Сначала он почувствовал, как его ударило в грудь слева, потом обожгло ногу. Он застонал, и к нему тут же подползла санитарка Айша. Она начала останавливать толчками бившую из раны кровь. Потом глаза его застлало какой-то розоватой пеленой... Что было после, он не помнил...

Митар вытянул шею и прислушался. Дождь шумел в верхушках сосен, капли быстро стекали по коре.

«Я был на запасной позиции. Да-да... — Его блуждающий взгляд остановился на черневшей в ветвях ближайшего к нему куста каске. — Немец! Нашим все-таки удалось вырваться из кольца. А я?..»

Его охватил страх, одна за другой замелькали тревожные мысли. Митар усилием воли заставил себя не думать о плохом.

Он пошевелил пальцами ноги, проверяя, хорошо ли держатся бинты. Раны под набухшими от крови повязками болели все сильнее.

«Надо что-то сделать, что-то предпринять. Сейчас же!.. Попробую идти».

Опираясь на согнутую правую ногу, он стал осторожно подниматься. Взмахивая рукой, чтобы не потерять равновесия, выпрямился во весь рост, отставив раненую ногу далеко в сторону и боясь наступить на нее.

«Так, потихоньку, еще немножко... — Он осторожно нажал на ногу, ее пронизала боль, но терпеть было можно, — Наверное, смогу идти...»

Сделав несколько шагов, он подобрал толстую сухую палку, чтобы опираться на нее при ходьбе. Еще два-три шага — и он оказался у того куста, где несколько минут назад заметил немецкую каску. По ней стекали струйки дождя. Немец лежал, уткнувшись в землю. Митар хотел заглянуть ему в лицо, но потом понял, что это стоило бы ему слишком больших усилий, и отказался от своего намерения. Плечо немца оттягивали ремни ранца, из которого торчала свернутая плащ-палатка; в руке, наполовину скрытой опавшей листвой, поблескивал пистолет.

«Пригодится и то и другое», — решил Митар. Он вытащил плащ-палатку, а потом, боясь согнуться, палкой подцепил за скобу пистолет и поднял его.

«Это иногда удобнее, чем винтовка, да и полегче». Митар поднял глаза к небу. Непогода стихала, темные тучи уползали за далекие горы. В просветы между облаками стало выглядывать солнце. «Куда теперь?»