Джурица Лабович - Грозные годы

— Вряд ли... Да это и не так важно, — сказал Лека.

— Я слышал, что он родом, так же как и я, из России, — сказал Артем серьезно. — Или же, по крайней мере, бывал там.

— Почему же именно из России? — спросил Шиля.

— Мои приятели, которые видели его в Ужице, рассказывали, что он иногда вставляет в речь русские слова. В общем, мы скоро сами услышим, как он говорит... — заключил Артем.

— Может быть, — задумчиво произнес Лека.

За ними стоял заместитель командира роты Воя Васич, который вчера вошел в Рудо во главе их отряда. Воя Васич прежде работал учителем. Он был сыном известного революционера, который до войны дважды был арестован. Через два дня после капитуляции Югославии отец умер от разрыва сердца, а Воя, ставший уже членом КПЮ, ушел в партизаны. В отряде сразу оценили его горячую преданность делу и исключительное хладнокровие, храбрость и осторожность. Он всегда старался найти себе настоящих друзей. Возможно, потому, что сближался Воя не с каждым, тем, кто не знал его в достаточной степени, он казался несколько высокомерным и заносчивым. Воя Васич любил повторять, что счастье не выпадает человеку по гороскопам, которые выдумывают бездельники, а добывается упорным трудом, иногда и с оружием в руках. Оно невозможно без доброты по отношению к другим и моральной чистоты, о необходимости которых всегда говорит партия коммунистов. Гаврош полюбил Васича сразу, как и обоих Ратинацев, Артема, Леку и Шилю. Воя, сухощавый и черноволосый, всегда смотрел своему собеседнику прямо в глаза. Чего он никому не прощал, так это лжи и лицемерия.

Сейчас, глядя на Риту, стоявшую перед ним, Воя с добродушной улыбкой обратился к ней:

— Товарищ Рита!

— Товарищ комиссар! — поправил его Гаврош.

Рита, улыбнувшись, поглядела на него через плечо.

— Смотрите! — сказала она.

— Вот это да! — вырвалось у кого-то.

По улице партизаны вели под конвоем четника и двух итальянских солдат.

В это время вдоль строя легким и упругим шагом, довольно улыбаясь, прошел комиссар бригады Филип Кляич, в свои двадцать восемь лет считавшийся уже старым коммунистом. Партизанам он был известен как Фича. Он был в белых брюках и куртке из домотканого сукна, Недавно Фича получил ранение, и вся шея у него до самого подбородка была забинтована. Когда комиссар проходил мимо Риты, ему показалось, что в строю разговаривают, и он резко обернулся, но, увидев ясную улыбку девушки, не сказал ни слова.

— А комиссар-то наш красавец! — шепнул Шиля.

Гаврош подтолкнул Леку локтем:

— Вон они! Идут!

— Да, это они! — подтвердил Фича, увидев Верховного главнокомандующего, затем еще раз внимательно осмотрел строй, скомандовал: «Смирно!» — и, поднеся к виску в знак приветствия сжатый кулак, доложил:

— Товарищ Верховный главнокомандующий, Первая пролетарская народно-освободительная ударная бригада построена!

Тито, в длинном темном плаще и сапогах, отдал комиссару честь и повернулся к строю:

— Товарищи бойцы и командиры, пролетарии, смерть фашизму!

— Свобода народу! — громко и слаженно ответил строй.

— Товарищи бойцы и командиры, — обратился к строю комиссар бригады Фича, — решением Центрального Комитета и Верховного штаба сегодня здесь сформирована наша первая регулярная часть — Первая пролетарская народно-освободительная ударная бригада, бойцами которой вы с этого момента являетесь! Я зачитаю вам приказ Верховного главнокомандующего.

Замерев, люди слушали комиссара бригады. Притихли даже дети, стоявшие на тротуаре, чувствуя серьезность момента. На площади собралось уже довольно много жителей городка, и все с нескрываемым интересом следили за происходящим.

В эти минуты Гавро Гаврич даже забыл об отце и брате, о Хайке и о холоде... Он гордился этим клочком земли, на котором сейчас стояла их бригада, гордился словом «пролетарцы», своими товарищами и тем, что им предстояло совершить. Слова комиссара разносились в тишине над площадью, а вдали, за городом, словно в ответ на них, раздавались взрывы снарядов и пулеметные очереди. Легкий ветер принес мелкие хрупкие снежинки. Они медленно опускались на землю и сразу таяли.

Все это время Гаврош не сводил с Тито глаз. Верховный главнокомандующий был среднего роста, бледный, с живым ясным взглядом и военной выправкой. Каштановые волосы его были аккуратно подстрижены и зачесаны назад. Весь день Гаврош слушал рассказы о Верховном главнокомандующем, и сейчас у него сложилось мнение о нем как об энергичном партийном деятеле, который кроме военного и политического таланта обладает также способностью заставить собеседника размышлять самостоятельно, избегая готовых формулировок.

Потом Гаврош перевел взгляд на человека, стоящего во главе 1-го батальона, и узнал в нем Перо Четковича, капитана бывшей югославской армии, лучшего друга своего отца. Гаврош много слышал об этом человеке. О нем говорили как о хорошем товарище и истинном патриоте. В партизанском отряде он быстро снискал славу бесстрашного бойца и одаренного командира, недаром именно ему выпала честь командовать 1-м батальоном Первой пролетарской партизанской бригады. Он был родом из черногорского города Цеклина, жители которого прославили себя, участвуя в войнах с турками. Он любил говорить: «Ночь — покровительница смелых и могила для трусливых». В любых условиях он обучал своих бойцов военному искусству. «Мы должны учиться, и учиться каждый день, каждый час, каждую минуту. Мы должны быть искуснее, опытнее, смелее врага», — часто повторял он. Однажды, еще до формирования бригады, Четкович познакомился с Данило Лекичем — Испанцем и был восхищен его рассказами о боях в горах и о том, как Лекич в свое время оказался в Испании.

Атлетически сложенный, Четкович двигался с необычайной легкостью. У него были черные прямые волосы и густые рыжеватые усы, и выглядел он старше, чем был на самом деле...

— Товарищи пролетарцы! — снова услышал Гаврош голос Тито. — Сегодняшний день, как сказал комиссар товарищ Фича, явится знаменательной датой в истории нашей народно-освободительной армии...

Показав на знамя, которое держал боец, стоявший недалеко от Гавроша, Тито сказал:

— Несите с честью наше знамя!

Послышалась команда: «Вольно», и вскоре на площади зазвучали песни, закружились хороводы.

Гаврош поцеловался с Четковичем, торопливо сообщил ему, что еще ничего не знает об отце и брате, и пошел вместе с Шилей обходить остальные роты и группы бойцов, И каждого он опрашивал, не слыхал ли кто о его близких. После долгих безуспешных расспросов он встретил знакомых партизан, которые и сообщили ему, что отец его действительно ушел из Земуна, но что с ним стало потом, они не знали. О Горчине они рассказали, что он вступил в белградский батальон, который в ближайшие дни должен влиться в Первую пролетарскую бригаду.