Богдан Сушинский - Опаленные войной

Громов хотел перевести это майору, но тот жестом остановил его, дав понять, что уловил смысл разговора. Как оказалось, он тоже немного владел немецким.

— Когда ваши собираются форсировать реку? — спросил он немца по-русски.

— На этот вопрос я отвечать не буду.

— Не желаешь, значит?

— Не желаю.

— Слушай, ты!.. Еще раз спрашиваю, когда вы будете форсировать? — спокойно повторил вопрос майор. — И ты обязан отвечать, иначе я тебя тут же…

— Хорошо, отвечу. Форсировать будут сегодня, — молвил пленный по-немецки. — Уже к ночи ваши трупы будут плавать в этой реке. Можете в этом не сомневаться. — И выждав, пока Громов переведет ответ майору, вскинул руку в фашистском приветствии.

— Отправьте его в комендатуру, майор, — посоветовал Громов. — Пусть допросят основательнее. Нужно узнать, что там у них за спецподразделение. Думаю, речь идет об одном из батальонов полка особого назначения «Бранденбург». — Громов умышленно назвал полк, чтобы показать пленному, что они уже знают о существовании такой части. — Эти самые «бранденбуржцы» уже промышляли в нашем тылу.

— Откуда такие сведения? — удивился майор. — Да к тому же у рядового коменданта дота?

— Сам с ними сталкивался. Успел. Ну, мне пора в дот.

Будто не желая выпускать его из окопа, на противоположном берегу затявкал пулемет, и пули просвистели несколькими сантиметрами выше голов пленного и Громова. Вместе они и присели, почти уткнувшись лицами друг в друга.

— Господин лейтенант, — обратился к нему пленный после того, как по правому берегу ударили орудия и пулемет снова умолк. — Пристрелите меня, ради бога. Если уж принимать смерть — то от руки офицера. Храброго офицера.

— Этого удовольствия я вам доставить не могу.

— Боитесь понести наказание от своего командования?

— Какое тут командование и какое наказание…

— Вот именно, — приободрился Штубер, переходя на русский. — Кто этим будет заниматься?

— Ну, во-первых, я сомневаюсь, что вы действительно офицер, — решил воспользоваться ситуацией Громов.

— О Господи, неужели я мог бы выдавать себя за офицера, не будучи им?

— А почему не мог бы?

— Это не по законам войны.

Громов удивленно уставился на него.

— Какие еще «законы войны»? Можно подумать, что вы пришли сюда не убивать и выжигать эту землю, а блистать своим германским рыцарством.

— В таком случае вы забыли, что древние блистали своим рыцарством не на балах и дипломатических раутах, а… на войнах, во время которых они, увы, убивали и выжигали.

— В общем-то тоже верно.

Если майор и терпел этот их диспут, то только потому, что Мария слишком старательно забинтовывала ему голову и, похоже, бонапартисту приятно было как можно дольше задерживать ее возле себя. Вместо того чтобы вмешаться и прекратить их совершенно неуместную, на его взгляд, военно-полевую полемику по поводу истоков рыцарства, он благоденственно вдыхал запах волос этой красавицы, легкий, но все равно пьянящий аромат ее тела, настоянный на резковатом, но таком знакомом букете одеколона «Сирень».

— В моем положении логичнее было бы скрывать, что я офицер, а тем более — офицер СС, нежели повышать себя в чине. С рядового-то каков спрос?

— И какой же у вас чин, позвольте полюбопытствовать?

— Оберштурмфюрер СС.

— А в переводе на обычный армейский язык?..

— Приравнивается к вашему старшему лейтенанту. Обер-лейтенант войск СС.

— Божественно.

— Теперь вы согласны исполнить мою просьбу и, как офицер офицера…

— Я ведь сказал, такого удовольствия доставить вам не могу. Ситуация позволяет переправить вас в тыл, а значит, это мы и сделаем. В принципе, пленных у нас, как я уже сказал, не расстреливают.

— Даже офицеров СС?

Громов замялся, не понимая, почему пленный так упорно выделяет тот факт, что он офицер СС.

— Честно говоря, я не знаю, существуют ли какие-либо инструкции относительно офицеров СС. Лично меня с ними не знакомили.

— «Честно говоря», — повел подбородком оберштурмфюрер. — Странно слышать такое в окопах коммунистов, очень странно…

— Только что вы рассуждали о рыцарстве и законах войны, этим рыцарством порожденных.

— Э, бонапарты, я уже не понимаю, кто кого здесь допрашивает, — недовольно проворчал майор и, потершись свободной от бинта частью щеки о руку Марии, дал понять, что бинтоэкзекуция завершена. — Понимаю, лейтенант, что с первым пленным офицером общаться приятно, то есть, — спохватился он, — я хотел сказать «интересно». Но только ни черта вы из этого своего допроса из него не выудили. Он вас допрашивал дольше и успешнее. И никакой он не немец. Из наших, видно, из белоэмигрантов.

— Не думаю. Впрочем, он в вашем распоряжении, — пожал плечами лейтенант. — Главное, что мы выяснили: он владеет русским и принадлежит к полку «Бранденбург», в котором проходят стажировку их диверсанты. Все остальное для нас, полевых офицеров, особого интереса не представляет. Зато там, в штабах повыше, такой информацией будут наслаждаться. Вы закончили, санинструктор? — обратился к Марии, не давая майору вставить хотя бы слово.

— Как видите.

— В таком случае разрешите отбыть в распоряжение своего гарнизона, товарищ майор.

Уловив, что Громов обиделся, майор по-крестьянски покряхтел и искоса взглянул сначала на Кристич, а затем на оберштурмфюрера.

— Ну, не будем портить отношения из-за этого поганца, — сказал он. В эти мгновения он казался лейтенанту эдаким добряком, которому неудобно стало от того, что из-за какого-то пустяка чуть было не поссорился с соседом. — Можешь еще остаться. Немцы попрут нескоро. Теперь им следует готовиться к переправе по-настоящему. С мостом у них явно не получилось.

— Теперь надо сделать так, чтобы и с переправой у них тоже не получилось.

Когда мотоциклист вывел свою машину на каменистую дорогу, уходящую за гребень прибрежного холма, Громов вдруг с тоской подумал, что ведь по существу он везет сейчас Марию Кристич туда, откуда ей уже не вырваться, то есть обрекает ее на гибель. Однако, убедив себя, что обрекает не он, а обстоятельства, решил впредь, до самого дота, думать о ней не как о бойце дота, а о привлекательной женщине. В этом было его спасение. Пока что Кристич действительно воспринималась им как явление романтических грез. Как-то еще сложатся отношения с ней, как она поведет себя, когда ему захочется уложить ее на свою комендантскую лежанку…

«Уложить на комендантскую лежанку?! — не упустил возможности поиздеваться над самим собой. — Это где, в доте, на виду у взвода солдат?!»

Громов скосил глаза на безмолвно сидящую в коляске девушку и ухмыльнулся своим каверзным мыслям. Мария то ли уловила ход мыслей, то ли почувствовала на себе этот взгляд коменданта. Слегка запрокинув голову, чтобы видеть его на заднем сиденье, она внимательно, сосредоточенно посмотрела на лейтенанта.