Богдан Сушинский - Стоять в огне

«И умер по-детски, — почему-то подумал Громов, подбирая автомат Федора. — Однажды я спас его от смерти, к которой сам же и приговорил его. Тогда это было в моих силах. Второй раз спасти не сумел. Не хватило нескольких минут. Жаль парня».

Громов понимал, что он тоже сейчас на волоске от смерти. Но старался не нервничать, не суетиться. В критические минуты боя он умел как бы замедлить ход своих рассуждений, добиваясь той четкости и логичности, на которые способен только очень опытный хладнокровный фронтовой офицер.

Тропинка обрывалась на крутом уступе. Дальше серела размытая ливнями осыпь, ведущая в замкнутую, увенчанную каменистыми холмами долину. Спустившись в нее, Громов увидел слева от себя поросший кустарником овраг, в конце которого открывалось болото, а справа, в тупике между двумя скалами, чернела пещера — очевидно, та самая, о которой ему говорил партизан-проводник из отряда Иванюка.

Немного поколебавшись, Андрей в конце концов не решился свернуть ни к одному из этих спасительных прибежищ, хорошо понимая, что пещеру немцы и полицаи сразу же блокируют, а болото прочешут. Да и неизвестно, далеко ли по нему уйдешь.

Забросив оба автомата — свой и Литвака — за спину, Громов по крутому, но помеченному многими уступами-шипами склону взобрался на седловину недалеко от пещеры, пробежал ее, однако на гребне вынужден был залечь. Там, в долине, уже были немцы. Громов попытался пересчитать их: около двадцати. Растянувшись цепочкой, они осматривали ущелье — выискивали путь, по которому можно было преодолеть крутой, местами почти отвесный, склон возникшей перед ними каменной чаши. Понимая, что здесь не прорваться, лейтенант отполз назад, к стене, по которой только что взобрался, но по ту сторону чаши, на седловине, тоже увидел фигуры преследователей.

«А ведь пещера давала хоть какой-то шанс, — со щемящей тоской подумал он, понимая, что через несколько минут снова придется принимать бой. — Призрачный, но шанс… На мучительную смерть от голода и жажды?» — скептически добавил он, пробираясь по каменистой ложбине в сторону болота.

Пробуя спуститься по нависшему над болотом склону, лейтенант сполз на несколько метров вниз и вдруг увидел, что дальше — отвесная скала, под которой в сумерках уже едва различалась испещренная болотными островками речушка.

«С такой высоты?… Да это же верная смерть!»

Еще раз с тоской осмотрев ложе речушки, Громов начал медленно, осторожно вскарабкиваться назад и неожиданно чуть правее себя, под гребнем, увидел нагромождение огромных камней.

«Туда? — спросил он себя. — А что ты теряешь?»

Сорваться он уже не боялся. Смерть ждала его везде, она подкрадывалась к нему со всех сторон. Вот почему он рвался к этим камням с отчаянием обреченного. Да и заползти на скрытую от постороннего глаза полочку, образовавшуюся под огромным валуном и зависшую над карстовой пропастью-воронкой, тоже мог решиться только обреченный.

Громов слышал, как фашисты громко переговаривались в долине, как расстреливали кусты на склонах и как офицер заставлял солдат осматривать пещеру. Услышал он и отборный мат полицаев, рыскавших в ложбине, через которую только что пробирался к своему убежищу. Но когда двое преследователей оказались на склоне почти рядом с ним, лейтенант вдруг понял, что не может даже снять один из автоматов, ибо при малейшем неосторожном движении свалится в пропасть.

Лежать на каменном выступе в одной и той же позе было холодно, сыро и невыносимо трудно. Однако больше всего он боялся хоть на минутку уснуть. Одно неосторожное движение, и сон его закончился бы так, как не заканчивалось ни одно кошмарное видение. Впрочем, все, что ему пришлось пережить этой ночью, только с кошмарным сном и можно было сравнить.

Когда наконец наступил рассвет, немцы и полицаи снова осмотрели все плато. Громов слышал команды, слышал, как гитлеровцы окликали друг друга и как офицер загонял полицаев в пещеру, чтобы еще раз проверили, не засел ли где-то там партизан.

Вконец продрогший, в отсыревшей, прилипшей к телу гимнастерке, Громов уже даже не помышлял о том, чтобы согреться. Единственное, чего он сейчас хотел — так это достать один из заброшенных за спину автоматов. Полицаи были рядом. Какой-то колченогий детина даже спустился до той крутизны, у которой остановился вчера сам Андрей. И не заметил он Громова только потому, что, уже забравшись на эту полку, Андрей вымостил из каменного крошева небольшой вал, как бы замуровав себя со стороны спуска. Однако слева и снизу он оставался открытым, и с болота его довольно легко могли заметить.

Осторожно высунувшись из-за вала, Громов видел, что полицай внимательно присматривается к скале, и понял: он заметил выступ. Несколько минут полицай даже рассматривал его баррикаду, и все это время Громову казалось, что тот обнаружил его, но не решается ни подойти, ни выстрелить.

Ни один из автоматов снять лейтенанту так и не удалось. Они зацепились друг за друга и уперлись стволами в валун. К тому же Громов боялся насторожить полицая шумом или сорвавшимся из-под выступа камешком, даже вздохом он боялся выдать себя сейчас. Продержаться всю ночь, чтобы так глупо попасться в те минуты, когда каратели уже собрались уходить!

Как только полицейский убрался со склона, Громов, уже будучи не в состоянии больше выдерживать эту пытку, выполз из-под валуна и осторожно перебрался на его место. То ли полицай услышал, как он пробирался, то ли все еще не давали ему покоя валун и выступ под ним, но когда Андрей выглянул из своего укрытия, то с изумлением увидел, что каратель — приземистый мужик лет пятидесяти — стоит в десяти шагах от гребня в полуобороте к нему и смотрит прямо на него.

Теперь полицай уже не мог не заметить Громова. Они встретились взглядами. Глаза в глаза. И по мере того как, выдвигаясь из-за гребня, Громов приподнимался, полицай постепенно съеживался, однако не отходил, а как-то странно оседал, словно врастал в каменистую россыпь ложбины. Громову уже не раз приходилось видеть, как ведут себя несмелые перепуганные люди, когда на них вот так, медленно и неотвратимо, надвигается опасность. Но это был какой-то особый случай.

Винтовку полицай держал стволом вниз и вскинуть ее уже не успел бы. Да и не пытался. В эти минуты он просто забыл об оружии. Он забыл о нем, этот никогда толком не умевший обращаться с винтовкой сельский мужик, которого только страшная прихоть войны заставила взяться за оружие, чтобы потом, вооруженного и обмундированного, швырнуть в свои жернова. Да еще в такой жуткой ипостаси — полицая-предателя.

— Панащук! — донеслось до них с той стороны склона, где находилась пещера. — Эй, Панащук!