Лео Кесслер - «Мертвая голова»

Руки фюрера взметнулись вверх. Казалось, перед ним сейчас находится сам Сталин, которого он пытается задушить.

— Теперь мы должны нанести советскому «колоссу» удар в живот — отрезать от него украинское продовольствие и кавказскую нефть. И когда это будет сделано и большевизм зашатается от нехватки еды и питья, — фюрер резко ударил кулаком по ладони, — мы должны отсечь этому чудовищу голову, так, чтобы оно безголовым издохло у наших ног.

Он нетерпеливо тряхнул головой, отбрасывая назад темную челку, которая закрывала ему глаза. Его взгляд был устремлен в небеса, точно он предупреждал самих богов, чтобы они не стояли у него на пути и не мешали ему выполнить намеченные им цели.

— Я объявляю вам, что враг на востоке будет повержен и уже никогда больше не поднимется снова. Солдаты, мы начинаем поход на Москву!

Командир дивизии Зепп Дитрих, стоявший в центре площади, выбросил вверх правую руку и прокричал:

— Зиг хайль!

Стоявшие рядом с фюрером Кейтель, Борман, Гиммлер и остальные мгновенно выбросили вверх руки в нацистском приветствии.

Десять тысяч глоток проревели:

— Зиг хайль!

Оркестр принялся играть национальный гимн.

Фон Доденбург, во все глаза наблюдавший за фюрером, почувствовал, как по спине у него потекла струйка пота. Он знал, что переживает сейчас величайший момент в истории, тот самый момент, про который станет потом рассказывать своим детям — если, конечно, доживет до этого времени. Он станет рассказывать об этом точно так же, как его собственный отец повествовал ему о том, как началась война в 1914 году.

Зепп Дитрих четким строевым шагом приблизился к фюреру. Щелкнув каблуками, он рявкнул:

— Разрешите выступить в поход, мой фюрер?

Гитлер благосклонно посмотрел на человека, который воевал на его стороне еще со времен «пивного путча» в Мюнхене, и произнес:

— Выступить в поход разрешаю!

Дитрих развернулся и повторил приказ фюрера; эти слова передали дальше. Оркестр принялся играть гимн национал-социалистического движения — песню «Хорст Вессель».

— Парадным шагом — марш! — рявкнул Зепп Дитрих.

Десять тысяч человек зашагали, как один. Прижав руки к телу, устремив взор на какую-то отдаленную неподвижную точку на горизонте, они мерно маршировали по площади. Гитлер смотрел на них, на элиту своей армии, вскинув руку вверх в нацистском приветствии.

Ветераны и молодое пополнение, прибывшее из десятка стран и влившееся в ряды СС и безмерно гордившееся своей принадлежностью к этим элитным формированиям, воюющим под эгидой самого фюрера, — эсэсовцы слаженно двигались вперед, точно идеально отлаженный механизм.

— Зиг хайль! — орал вместе со всеми фон Доденбург, охваченный искренним энтузиазмом.

На мгновение его глаза встретились со взглядом фюрера. Каким же мудрым, каким гордым и всезнающим выглядел в этот момент вождь великой Германии!

Маршировавший сзади Шульце фыркнул: «Черт побери, да этот бывший гефрайтер — настоящий сумасшедший!». Затем он громко пукнул, выражая тем самым свое презрение. Но этот звук полностью потонул в бравурном грохоте меди духового оркестра, который подстегивал марш десятков тысяч молодых эсэсовцев навстречу смерти.

Россия оказалась не самым лучшим местом для продвижения танковых колонн. Огромные сосновые леса беспрерывно тянулись на целые сотни километров. Между ними лежали болота, которые не пересыхали даже в разгар лета. Мосты едва выдерживали вес крестьянских телег, не то что 20-тонных танков Pz-IV. Карты, которыми разведслужбы снабжали войска, были из рук вон плохи и неточны. Дороги, отмеченные красным как автострады, оказывались на самом деле проселочными трактами; оборудованные переправы через реки — обычными бродами. Однако немецкие танки все равно продолжали довольно резво бежать вперед, делая по тридцать, сорок, а порой и по пятьдесят километров в день. Правда, это привело к огромному растягиванию коммуникаций — тыловые службы и обозы просто не поспевали за ними, как и пехота, которая, отстав, брела где-то позади в облаках пыли.

Тем не менее, несмотря на довольно непростые условия, немецкие войска одерживали одну победу за другой. Правда, время от времени русские оказывали весьма ожесточенное сопротивление. Но в таких случаях передовые части немцев просто обходили их и двигались дальше, а оказавшимися в окружении русским дивизиями занимались арьергарды вермахта.

К середине сентября немецкие войска вторглись уже в самое сердце России. Пал Киев, и в плен попали три четверти миллиона человек. Весть об этой грандиозной победе мгновенно распространилась во всех немецких частях. Даже Стервятника захватила волна всеобщего энтузиазма. Отбросив свой обычный цинизм, он заявил офицерам, собравшимся в тени старого вяза в центре пыльной площади какой-то заброшенной русской деревушки: «Война не продлится долго, господа. Сначала мы переправились через Буг, теперь взяли Киев. Скоро все будет кончено».

— Но с тех пор, как мы переправились через Буг, мы пока еще ни разу по-настоящему не сталкивались с русскими, — возразил Шварц. — Черт побери, господин штурмбаннфюрер, за последние недели я не увидел в прицеле ни одного русского танка. Только толпы каких-то оборванцев в красноармейских шинелях, которые озабочены одним: как бы побыстрее убежать от нас.

Стервятник кивнул:

— Знаю, знаю, Шварц. До сих пор вся русская кампания похожа на хорошо организованную экскурсию. За эту неделю, например, у нас выбыло всего лишь пять человек. Всего пять! Представляете, как все это выглядит с точки зрения штаба? Тот бывший сержант, который руководит нашей дивизией, наверняка решит, что у нас тут вместо настоящей войны какая-то легкая прогулка…

Молодые офицеры «Вотана» согласно кивнули. Они думали точно так же, как и штурмбаннфюрер Гейер.

Когда батальон остановился на ночь в русской деревне, фон Доденбург решил ночевать не в танке, где было слишком жарко, а остаться на ночлег в одной из старых изб — невзирая на риск подцепить там вшей, которыми эти халабуды буквально кишели.

Зайдя в избу, он обнаружил там сидящего на земляном полу старика.

— Ну что, папаша, — спросил его фон Доденбург, — как дела?

Старик ответил ему на ломаном немецком. Они немного поговорили. Но фон Доденбургу не хотелось разговаривать. Ему хотелось что-нибудь выпить, съесть и поскорее завалиться спать. Он показал на огромную русскую печь, которая занимала большую часть избы, и сказал:

— У тебя, дедушка, должно быть, очень большая семья, раз ты построил такую большую печь.

Старик засмеялся, и его маленькие глазки почти исчезли в сетке морщин.

— А вы, немцы, собираетесь зимовать в России? — спросил он.