Михаил Алексеев - Дивизионка

Самым удивительным, пожалуй, было то, что Лавра возложил на себя эти обязанности как бы сам, спокойно и безропотно, будто загодя знал, что они только для него одного и предназначены и что, кроме него, никто другой с ними и не справился бы.

И вот ведь еще какая штука: Лавра не был перегружен. Он легко, даже играючи, управлялся со всеми своими делами и выкраивал время поболтать часок-другой с разной тыловой братией. У него был какой-то особый ритм жизни и работы. Природная уравновешенность и душевная доброта выручали Еремина в критические минуты фронтового житья-бытья. Налетит бывало на него коршуном Андрюха Дубицкий, накричит, нашумит за какую-нибудь малую промашку — Лавра ни слова, тихо и виновато улыбнется, спокойно примется за дело…

Приедем на новое место, Лавра роет яму — укрытие для машины, затем — ровик для рации, потом идет с котелками за обедом, по пути забежит на почту, заберет письма, газеты, узнает важные новости, которые ему сообщит под строжайшим секретом ординарец начподива, вернется, накормит всех, расскажет услышанное, полезет в кузов машины гонять колесо «американки» и мирно беседовать с Иваном Обуховым; покончив с этими делами, закурит, передохнет капельку, потом откроет капот полуторки и поковыряется в свечах, в клапанах, продует трубки, что-то подвернет, подкрутит, протрет весь мотор ветошью. И все — не торопясь, не суетливо. Как-то кругло и ладно у него все получалось.

Лаврой не надо было командовать. Он — сам себе командир. В освобожденных дивизией селениях Лавра с неуловимой быстротой завязывал «деловые связи» с местным начальством, с кузнецами, плотниками и в первую очередь с женским персоналом. Женщины стирали нам белье, латали брюки, гимнастерки, пополняли продовольственные запасы Еремина разной домашней снедью, особенно дорогой после казенных наших харчей.

Никто бы из нас не мог и подумать, что одна из них влюбится в Лавру. Что там говорить, Лавра не был красавцем. Большеротый и большеносый, с большими оттопыренными ушами и к тому ж немолод… Но поди ж ты: отыскала же что-то в нем бабенка, прикипела сердцем и очень даже крепко прикипела. А мы, настроенные благодушно и снисходительно-насмешливо, не могли предвидеть опасных последствий этого далеко не единственного у нас романа…

Любовь вспыхнула в старинном городке, у Днепра, и мы полагали, что она угаснет сразу же, как только дивизия окажется за Днепром и двинется на запад. Но мы жестоко ошиблись. Влюбленная шла за нами по пятам, шла тайком, была как бы на нелегальном положении, укрываясь где-то в дебрях второго эшелона: не то в медсанбате, не то в полевой автохлебопекарне, не то в прачечной, где бдительность была не столь уж высокой. Объявилась лишь в Румынии, пришла в редакцию и потребовала, чтобы мы зачислили ее в свой штат…

Назревал великий скандал. Над безумной головушкой Лавры нависли черные тучи. И быть бы ему в беде, не соверши редактор героического подвига: он пошел хлопотать за шофера перед самим генералом, человеком совсем несентиментальным. Мы хорошо знали, что редактор пуще погибели боялся высоких начальников и скорее бы согласился закрыть своим хилым телом амбразуру вражеского дота, чем пойти к комдиву с каким-нибудь прошением. Но потерять Еремина — для нас означало потерять все. И смертельно бледный, вобрав голову в плечи, капитан Шуренков медленно побрел к блиндажу генерала — так, должно быть, приговоренные идут на эшафот.

Одновременно с редактором в направлении землянки полковника Денисова двигалась фигура другого благородного рыцаря — Юры Кузеса, преисполненного решимости самому вынести любой удар судьбы, лишь бы спасти бедного Лавру. Длинный, костлявый, с гордо поднятой головой и с вдохновенно горящими глазами, Юрка в эту минуту и впрямь был похож на Дон-Кихота Ламанчского…

Вопреки скептическим предсказаниям Андрея Дубицкого, склонного рисовать обстановку в более мрачных тонах, миссия Шуренкова и Кузеса увенчалась полным успехом. Лавра был спасен, правда, ценою здоровья нашего редактора: беднягу три дня трепала лихорадка, и Лавра ухаживал за ним с таким самоотвержением и с такой преданностью, что могла бы позавидовать любая сестра милосердия. О вздорной бабенке он, казалось, совсем забыл, хотя знал, конечно, что ее определили поварихой при АХЧ. Неизвестно, встречался ли с нею потом Лавра, но в редакции ее никогда больше не видели.

Лавра по-прежнему служил у нас, нередко выручая дивизионку в тяжких обстоятельствах.

Попали как-то под бомбежку, все разбежались, и только Еремин остался в кабине полуторки и начал маневрировать: самолет ложится в пике, Лавра на полной скорости мчится ему навстречу, бомбы падают далеко позади. Так повторялось несколько раз. И все-таки один осколок попал в мотор, пробил блок и повредил поршень. Вокруг раненой полуторки собрался консилиум из шоферов проезжавших по шоссе машин. Столпились и мы, мрачно и покорно ожидая, какой приговор вынесут нашей старушке специалисты. Лавра, хмурый и молчаливый, тоже ждал.

— Каюк твоему одру, дядя. Давай поможем столкнуть в кювет! — охотно и даже как бы с радостью изрек молоденький чумазый водитель, оскалив в широчайшей улыбке ослепительно белые, ровные зубы.

— Пошел ты… знаешь куда! — озлился Лавра и вдруг страшно выругался — это было первое матерное слово, которое мы услышали от Еремина. — Катись своей дорогой, а меня не учи!..

Шоферы удалились. Андрей не вытерпел, спросил:

— Ну, что, Лавра, все, отъездились? Загорать будем?

— Маленько позагораем, товарищ старший лейтенант…

Лавра сбросил с себя гимнастерку, засучил рукава нательной рубахи и начал разбирать мотор.

Мы лагерем расположились неподалеку и стали терпеливо ждать, но без особой надежды на благополучный исход ереминской затеи. Лавра, между тем, трудился, посапывал и даже временами мурлыкал себе под нос подобие песенки. Через час он извлек из темных недр мотора покалеченный поршень и бросил его в кузов.

— Вот теперь уж действительно все, — потерянно обронил Дубицкий, а Лавра спустя еще час крикнул мне:

— Товарищ капитан, едемте. Садитесь!

Мы думали, что он смеется. Но нет, видим — Лавра уже в кабине, мотор заворчал, с прихлебом каким-то, но заворчал.

Не веря еще ни своим глазам, ни ушам, ни Лавре, мы, однако, вскарабкались в кузов.

Со стоном, надрывным кашлем, с шипением и хлюпаньем полуторка преодолела горный перевал на трех поршнях и доставила нас до политотдела дивизии. Обеспокоенный долгой нашей задержкой, Денисов сказал:

— Придется заменить вашу «Антилопу». Сейчас много трофейных машин.