Глеб Булатов - Степь в крови

– Вы правы, но неужели мы ничего не можем сделать?

– Я плохо знаю обстановку, но думаю, что самое надежное – как можно скорее сдать город белым.

– Вы правы, – вынужден был признать Петревский.

– Вот и ладно. А между прочим, я рад встретить вас. Об аресте капитана я узнал лишь час назад и шел в штаб расспросить о положении войск. Сейчас от этого зависит слишком многое. Вы в курсе дел?

– Сообщения противоречивые, но общая картина уже проясняется, – Петревский загадочно улыбнулся.

– Так что же?

– Наступление под Валуйками, как мы и рассчитывали, провалилось. Не сегодня завтра Донская и Добровольческая армии сомкнут кольцо. Здесь все как по маслу.

– Белые уже взяли Валуйки?

– Еще нет. Но на станции есть только одно боеспособное соединение – это наш полк, – так Петревский именовал тот полк, при штабе которого состоял ординарцем и командир которого участвовал в заговоре.

– В таком случае сложностей быть не должно.

– Конечно! Я же сказал, здесь все как по маслу, – Петревский был человеком порывистым, максималистом и не вполне военным. Сам не замечая, он заносился, хамил и имел обыкновение говорить и вести себя развязно. – Но есть и трудности. Прямой путь на Воронеж для белых будет пролегать через Лиски. Эту станцию никак не обойти стороной.

– Я слышал, под Лисками собраны отряды матросов?

– Именно. Они не подчинены Самсонову и штабу армии и потому не были брошены в наступление. До Лисок белым не составит труда дойти в два-три дня, но дальше… дальше начнется кровавая баня.

– И сколько, по-вашему, понадобится времени – при успешном исходе, конечно, – чтобы донцы дошли до Воронежа?

– В лучшем случае десять-двенадцать дней. Все в штабе сходятся на этом мнении.

– Плохо.

– Без загвоздок не бывает, хотя это пустяк. Имеются другие неприятности, – рябое лицо юнкера выражало бесстыдное самодовольство. Он был горд своей осведомленностью и той значимой ролью, которую играл во всем деле. – Подлинно не известно, отчего так, но решением Реввоенсовета конная армия Буденного перебрасывается с Волги в район севернее Воронежа и…

– Это невозможно!

– К несчастью, это так. Наступление на Царицын остановлено, и, очевидно, воронежское направление станет приоритетным.

– Но в таком случае… – Зетлинг запнулся, с трудом подбирая слова и осмысливая новость. – Тогда наш план оказывается на грани провала. Ведь мы рассчитывали, что после разгрома 8-й армии путь от Воронежа до Москвы будет свободен. Белые армии истощены, нас ждет военная катастрофа.

– Я верю в победу! Добровольцы взяли Белгород и движутся к Орлу! И даже в случае неудачи на нашем направлении у Деникина останутся другие возможности для взятия Москвы.

– Вы, юнкер, я вижу, стали стратегом. А когда полковые ординарцы достигают таких высот военной мысли, добром это не заканчивается, – Зетлинг добродушно улыбнулся. – Еще что-нибудь?

– Да, напоследок приберег добрые вести.

Они вышли из беспорядочно плутающих переулков. Каменная кладка обрывалась в сотне шагов впереди, за ней начинался пыльный большак. По обе стороны от него еще некоторое расстояние тянулись домики – с одними и теми же скворечниками, резными перилами, с палисадниками, цветниками и садами. А дальше черной лентой пролегала линия железной дороги. Город обрывался, и начинались склады, казармы и брошенные вагоны.

Зетлинг и Петревский достигли западной окраины города. На станции стоял бронепоезд. Два броневика, коптя и дребезжа моторами, маневрировали за мастерскими. На платформе виднелись черные фигуры матросов и серые согнанных с деревень крестьян. Все оживленное движение вокруг говорило о рьяной подготовке к обороне.

– Сегодня утром матросов перебросили сюда, хотя раньше они укрепляли город с юга.

Зетлинг остановил Петревского, намеревавшегося идти на саму станцию.

– Я думаю, не стоит привлекать к себе внимание. Здесь все ясно, – они развернулись и не спеша пошли обратно. – И о чем, по-вашему, это должно свидетельствовать?

– Вполне ясно. Большевики наконец узнали о приближении корпуса Шкуро и готовятся к встрече.

– Корпуса?! – Зетлинга вывела из терпения нахальная манера Петревского. – Всего тысяча сабель! – он прикусил губу и замолчал. – И далеко, по-вашему, от города отряд Шкуро?

– Сегодня я слышал, будто в двадцати верстах. Другие говорят, что уже в пригородах бои… Но сами видите…

– Покуда все спокойно.

Они прошли обратной дорогой до «Любляны». Петревский рассказывал что-то из штабных сплетен, Зетлинг молчал и не слушал его. У дверей гостиницы они распрощались. Раздражение Зетлинга ушло, и он даже испытал любовь к этому мальчишке, так безоглядно рисковавшему жизнью ради туманных идеалов. Оставшись один, Зетлинг ощутил тоску и усталость. Он поднялся к себе в номер, лег и мгновенно уснул.

За окном был ясный и душный закат. Зетлинг проснулся с головной болью и чувством неудовлетворенности и страха. Умывшись и растерев грудь и руки холодной водой, он вспомнил о давешних встречах со слугой Аваддона и Петревским. Зетлинг стал равнодушнее. Он с улыбкой вспоминал себя в семнадцатом году, свои порывы, приступы отчаяния и надежды. Это были смешные и болезненные метания. Теперь ему было легче. Он стал больше заботиться о сиюминутном и своем. Мысль его стала прагматичнее, а сознание холоднее. Так на него повлияли годы, проведенные в окопах, лишения и знакомство с Аваддоном.

Он съел ломоть холодной телятины со ржаным хлебом, выпил бокал белого вина и намеревался провести вечер с сигарой и газетой, но в дверь постучали. На пороге стоял швейцар с письмом. Зетлинг поблагодарил и, закрыв дверь, распечатал конверт. Внутри лежала пасхальная открытка, на оборотной стороне которой корявым размашистым почерком Аваддона было выведено: «Будьте любезны собрать документы и деньги и спуститься вниз».

Зетлинг в задумчивости повертел открытку в руках и убрал ее в карман. Выдвинув ящик стола, он отобрал паспорт, несколько пропусков, деньги и прощальное письмо Петлицкой, завернув все в лист писчей бумаги, сунул за пазуху, надел фуражку и вышел.

В фойе в кожаном кресле с газетой сидел слуга Аваддона. Они встретились взглядами, но слуга не подал виду. Кроме обыкновенных для «Любляны» швейцаров, носильщиков и мающихся от безделья постояльцев, в фойе были два или три лица внимательных и настороженных. Зетлинг подошел к администратору и, не замечая его подозрительных ужимок, заказал ужин и попросил убрать номер.

Чуть поодаль от парадного подъезда стояло знакомое Зетлингу черное ландо. Кучер, трепавший коней за гривы, при появлении Зетлинга приосанился и открыл дверцу. Зетлинг шагнул внутрь. Карета покатила по мостовой. Окна были занавешены. Спустя несколько минут езды кучер приостановил карету, дверца на ходу открылась, и внутрь сел человек. Это был Аваддон.