Войцех Ягельский - Башни из камня

Решение выехать в Ботлих было ошибкой, которую совершили вполне осознанно почти все журналисты. Ну, на что можно было рассчитывать, прибывая на третий или четвертый день в осажденную местность, в стране, управляемой всевластными чиновниками и бездушными, жестокими агентами секретных служб? Партизаны не штурмовали городок, но остановились у самых его околиц. Так что нам не удалось описать ни драмы жителей осажденной крепости, ни триумфа ее захватчиков. Единственным, зато самым весомым аргументом в пользу Ботлиха было то, что именно здесь шла война, и сюда можно было относительно легко и быстро добраться.

Я знал, что нужно ехать в Чечню. В Грозный, Новые и Старые Атаги, оттуда свернуть на восток, в горы, добраться до Ножай-Юрта и Ведено, найти проводников, которые через перевал Харами довели бы меня до партизанского лагеря. А с ними можно было бы уже попасть и к видимой из Ботлиха, но недоступной горе Ослиное Ухо, где собственно шла война, и там убедиться, как она на самом деле выглядит, на себе почувствовать, что она из себя представляет.

Именно так поступил Руслан, фотограф и кинооператор. Добрался до партизан в горах и стал хроникером их броска на Дагестан. Сидя по другую сторону горы, я видел рядом с собой, на экране старого телевизора, как улыбающийся, уверенный в себе Басаев раздает партизанам тяжелые, спелые арбузы. Как одетый в полевую куртку с арабскими надписями на погонах, проводит совещание, изучая карту со своими командирами, наконец, как его артиллеристы стреляют из пушек по почти невидимым в небе вертолетам, выкрикивая: «Аллах акбар — Бог велик!»

Руслан, хоть он работал на зарубежные редакции, был чеченцем. А в Чечню в то время не так просто было попасть. После войны с Россией, закончившейся ничего не решающим перемирием, край этот превратился в новые Дикие Поля, не поддаваясь никакому контролю и существуя без каких бы то ни было законов. Это был край, где вооруженные банды ради наживы или по приказу патронов с Кавказа или России, охотились на людей и похищали их ради выкупа. Иностранцы, то есть журналисты, потому что никто другой из-за границы сюда не заглядывал, были товаром особого спроса. За них можно было не только выторговать самую высокую цену, такие похищения наиболее эффективно компрометировали тех чеченских политиков, которые утверждали, что Чечня может существовать как государство независимое, безопасное и предсказуемое.

Вспышка восстания под Ботлихом привела к тому, что поездка в Чечню стала еще большим соблазном, а тем самым и еще большим риском. Можно было предположить, что, ожидая наплыва иностранцев, торговцы живым товаром будут на чеку и расставят новые ловушки. Чтобы их избежать, следовало нанять собственную доверенную личную охрану, и платить, по крайней мере, так щедро, чтобы ей не пришло в голову перепродать своего гостя и благодетеля в неволю.

Путешествие в Ботлих через Чечню не только продлевало время поездки, но и непомерно увеличивало расходы и риск. Решаясь переехать на другую сторону баррикады, можно было запросто попасть из зрительного зала прямо на сцену. А этого следовало избегать любой ценой. Да, я хотел быть поблизости, но не в самом эпицентре. Поэтому я поехал в Ботлих, чтобы с каменной площади прислушиваться к далеким взрывам за горами и удовлетворяться зрелищем сизого дыма взрывов, растекающегося по зеленым склонам и нагим, скалистым обрывам. Поехал подслушивать и подсматривать войну.

Как-то в полдень я столкнулся в городке с небольшим отрядом российских солдат. Мускулистые, бронзовые от солнца, ветра и пыли, в темных очках, они бродили от скуки по узким закоулкам, утоляя жажду продаваемым из-под полы теплым пивом. Были среди них сибиряки, Дима и Сережа, с которыми я прошлым вечером познакомился на площади перед мечетью.

На закате красного, пылающего солнца они въехали на площадь на большом грузовике, закупить для отряда баранину на шашлыки, свежие овощи и фрукты. Ждали у грузовика продавца, который метался среди базарных лотков, собирая у перекупщиков деньги, чтобы дать сдачу с редкой здесь в горах банкноты крупного номинала. Бесцеремонные, в расхристанных мундирах солдаты стояли, прислонившись к стальной, раскаленной кабине грузовика, курили, подставляя потные лица прохладным дуновениям ветра. К местным относились снисходительно, свысока, но без враждебности или призрения.

Еще до возвращения продавца, собиравшего по лоткам сдачу, солдаты проговорились, что завтра на рассвете их отряд будет штурмовать Ослиное Ухо и расположенную немного подальше гору, которую они называли Подводной Лодкой.

— Кто туда идет — не возвращается, — рассказывал Дима, глядя куда-то вдаль и для пущего эффекта глубоко затягиваясь сигаретой.

Тем временем Сергей всучил продавцу горсть смятых банкнот и велел принести водки. Нервно оглядываясь по сторонам, продавец исчез среди лавочек. На скамейке у мечети продолжали сидеть старцы в меховых шапках. Это из-за них алкоголь на Кавказе считается чем-то постыдным, запретным. Его не продают в магазинах, никто здравомыслящий не осмелится пить публично, и уж конечно, не на глазах старейшин. Пьянство — социальная деградация, позор, который невозможно смыть. Но даже это не спасло горы от этого порока. Водку тут пьют украдкой, тайком, зато часто до беспамятства. Принесли ее с собой славянские поселенцы, которые спаивали аборигенов так же охотно, как белые пришельцы из Европы спаивали североамериканских индейцев. Потом в зависимость от водки попали молодые горцы, спускающиеся с гор в степи и на морское побережье в поисках заработков и образования. Многих из них, людей, привыкших к неограниченным пространствам, силой переселили из аулов в города, заперли в клетках бетонных блоков. Пили от тоски и от обиды, от отчаяния, что Бога нет, и от страха перед Богом. Высоко в горы водка добралась вместе с электричеством, телевидением и асфальтированными дорогами, которыми пронизали Кавказ, отбирая у него недоступность — веками служившую его единственной системой сопротивления. Из неприступной крепости Кавказ превращался в обычный проходной двор, отличавшийся от других еще только традициями и верой.

Продавец, настороженно оглядываясь, вернулся с большой полотняной сумкой яблок. На дне сумки спрятал четыре бутылки желтой, крепкой водки. Укрывшись за машиной, Сергей откупорил первую, достал из кармана мандаринку, дольки которой должны были облагородить вкус водки.

Накануне сибиряки вернулись со штурма занятого чеченцами селения Тандо. Ночная атака не удалась. Они даже не дошли до села. Две бронемашины полыхнули огнем, подстреленные из гранатометов. Им не просто пришлось отступить, они опять потеряли восемь солдат, а человек двадцать было ранено.