Богдан Сушинский - Жестокое милосердие

— Наконец-то я слышу членораздельную речь.

— Мы должны обратиться к прессе, чтобы превратить диверсанта Курбатова в героя белоказачьего движения, человека, сумевшего пройти тысячи километров советскими тылами. Причем пройти их с боями.

— К тому же после войны русские аристократы в Европе тоже окажутся без своего вождя, — поддержал его Скорцени, делая глоток коньяку.

— Есть, конечно, несколько представителей императорского дома. Но, во-первых, император Николай II, как известно, добровольно отрекся от престола; во-вторых, эти наследники трона воинственно соперничают между собой, и, наконец, представители Белого движения и новой, военной, эмиграции монархию в России органически не приемлют.

— Так почему бы им не воспринять в облике вождя полковника, князя Курбатова? — вновь задался риторическим вопросом Скорцени.

Они умолкли и вопросительно уставились на Курбатова.

— Весьма польщен, господа, — поднялся тот с рюмкой в руке. — Как бы ни распорядилась мною послевоенная судьба, я останусь верным нашему диверсионному братству.

— Это уже речь, достойная князя Курбатова, — признал Скорцени. — Теперь вы видите себя в роли вождя русской эмиграции в Европе?

— Постараюсь увидеть.

— Это не ответ, — решительно покачал головой обер-диверсант рейха.

— Не разочаровывайте нас, полковник, — проворчал барон фон Штубер. — Во Фридентале признают только людей решительных.

— Прошу прощения, господа. Уверен, что я стану вождем русской военной эмиграции в Европе.

— В таком случае, за нового, верного рейху вождя русской военно-аристократической эмиграции в Европе, князя Курбатова! — провозгласил Скорцени.

Они опустошили рюмки, наполнили их и вновь опустошили.

— Считаю, что князя не стоит впутывать в наши диверсионные дела на Восточном фронте, — сказал барон, расправляясь со своим бутербродом. — Зато стоит активнее вводить его в русские военные круги Германии.

Скорцени несколькими глотками истребил оба бутерброда и, запив их очередной рюмкой коньяку, вновь уставился на Курбатова.

— В отношении вас, полковник, план будет таков. Для начала — усиленная физическая и военно-техническая подготовка, с практическими занятиями со специалистами по изысканным манерам и придворному этикету.

— Человечество не придумало ничего более тягостного и нудного, чем эти дисциплины, — сочувственно повертел головой Штубер. — Однако ничего не поделаешь: титул и цель обязывают.

— После этого мы отправим вас в Северную Италию, где вы будете действовать против врагов моего личного друга, дуче Муссолини. Впрочем, дело даже не во врагах дуче. Что-то давненько мы с вами, барон фон Штубер, не интересовались судьбой нашей итальянской протеже, княгини Марии Сардони.

— Что не делает нам чести, штурмбаннфюрер, и совершенно непростительно, — покаянно склонил голову барон. — Завтра же постараемся связаться с княгиней, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

— На её вилле «Орнезия», в кругу людей, близких к еще одному нашему другу, князю Боргезе, который занимается сейчас на берегу Лигурийского моря подготовкой германских камикадзе [5] Подробнее об участии князя Боргезе в этой подготовке, а также о самой школе германских камикадзе, читайте в романе «Ветер богов». Автор. , вы сумеете почувствовать себя человеком европейской аристократической элиты.

— Что очень важно, князь, для той роли, к которой вы отныне будете готовить себя, — уточнил Штубер. — И потом, после многомесячного рейда по сибирской тайге, побывать на вилле «Орнезия»… — мечтательно запрокинул голову Штубер. — Это значит побывать в совершенно иной жизни, в совершенно ином измерении.

— Не слишком ли мечтательно вы все это произносите, Штубер? — подозрительно покосился на него Скорцени.

— Простите, штурмбаннфюрер, всего лишь полет мечтаний.

— По-моему, до сих пор вы всегда восхищались красотами Украины, и жили по законам этики Восточного фронта.

— В этом-то и трагизм моей фронтовой судьбы, — вздохнул Штубер, явно намекая, что не против был бы сопровождать Курбатова в его командировке на Север Италии, к вилле княгини Сардони.

Идти на поиски было бессмысленно. Если ребята погибли, то и самим можно попасть в засаду, если же уцелели, то кто знает, какой лесной тропинкой пробираются, тем более что лейтенант вообще смутно представлял себе, где находится село, в которое они отправились. Конечно же, ему нужно было пойти вместе с ними. Кое-какой партизанский опыт у него все же есть. Да и лишний автомат при стычке с немцами был бы очень кстати.

В одном месте к невысокому перевалу через кряжистую возвышенность стекались сразу три тропы. Обследовав все вокруг, Беркут понял, что лучшего места для засады им не найти и что, кто бы ни появился вблизи, вряд ли он пойдет в обход возвышенности. Засев по обе стороны этого перевала, они с ефрейтором замаскировались в кустах между валунами и принялись ждать.

Солнце быстро прогревало каменистую почву. Под его на удивление жаркими лучами валуны исходили паром, словно раскаленные камни в парилке.

Усевшись на дождевик, Беркут привалился плечом к одному из них и незаметно для себя задремал. Очнулся же от того, что ясно услышал голоса. Группа людей приближалась к перевалу не по тропам, а вдоль гребня возвышенности — очевидно, она сбилась с пути и теперь искала удобного места для перехода. Еще не видя этих людей, Андрей негромко окликнул Арзамасцева, но, так и не получив ответа, начал прокрадываться по гребню как бы навстречу группе.

Говорили по-польски. Короткие невнятные фразы, чертыхание… Неужели Корбач успел сагитировать в их группу нескольких ребят из села? Тогда что это была за стрельба? Отбили арестованных?

— Внимание! — крикнул он по-польски, когда голоса начали доноситься из-под скалы, за вершиной которой он затаился. — Всем стоять на месте! Одному подняться сюда!

На несколько мгновений шаги замерли, а голоса умолкли.

— Беркут?! — вдруг услышал он взволнованный уставший голос Анны. — Пан лейтенант-поручик?! — появилась она из-за огромного валуна, возле которого потоки дождевой воды пробили себе довольно широкое, еще не просохшее русло.

— Верно, это я. Кто с тобой? — перешел Андрей на немецкий, поскольку его познания польского завершались двумя-тремя фразами.

— Спустись. Ранен Сигизмунд.

— Кто с вами?

— Свои, поляки.

— Поляки — еще не значит, что свои, — проворчал Беркут, наученный горьким опытом общения с местным населением.

Сигизмунд лежал на плащ-палатке. Он был без сознания. Приподняв полу шинели, которой был укрыт парнишка, Андрей вместо бинтов увидел узел каких-то окровавленных тряпок, обволакивавших его оголенное тело.