Богдан Сушинский - Жестокое милосердие

Даже сейчас, в эти напряженные минуты, бросались в глаза ее стройная фигура, смуглое лицо, выбивающиеся из-под накинутого на плечи цветастого платка длинные черные волосы… Какой же невыносимо трудной должна быть жизнь любой красивой девушки в этом смертельно больном мире рассвирепевших, охмелевших от крови мужиков!

Теперь «ухажеры» были уже совсем близко. Крамарчук осторожно перекатился за ствол сосны и приготовился к стычке. «Жаль, что не прихватил автомат, — с досадой подумал он, искоса наблюдая за неуверенно проходящей мимо него Марией. — Полицаю, видишь ли, шмайсер не положен! Так ведь действительно не положен!»

Вот конвоиры почти поравнялись с ним. «Не пыхти, — мысленно сказал он себе. — Пусть пройдут. Пусть подставят свои задницы. Да и целиться будет удобнее…»

Стаи ворон больше нет. Но она где-то недалеко. К обедне эти твари не опаздывают.

«А ведь может случиться, что вот так, в стычке, мы с Марией и погибнем. В одну яму сбросят. К чертям! Как на сеновал — так с лейтенантом, а как в могилу — с Крамарчуком! Засудьбинило, мать твою!…»

Голос Мазовецкого послышался за мгновение до того, как Николай должен был нажать на спусковой крючок. Унтерштурмфюрер возник перед Марией так неожиданно, что девушка просто оцепенела. Вот эсэсовец что-то крикнул полицаям по-немецки, сердито помахал рукой, приказывая им возвращаться в село. Однако сущности происходящего здесь Мария так и не поняла. Она пыталась вырваться из рук эсэсовца, кричала: «Пусти, тварь!», но унтерштурмфюрер цепко удерживал ее возле себя, все грознее и раздраженнее прогоняя с глаз «ухажеров». Полицаи же неуверенно топтались в нескольких шагах от них, лепетали: «Мы что? Нам приказано…»

Но лишь когда эсэсовец по-русски, с сильным акцентом, рявкнул: «Пошли вон, свиньи! Пристрелю!» — позабрасывали карабины за плечи и, время от времени оглядываясь, поплелись обратно. Должно быть, они никак не могли понять, откуда здесь взялся немецкий офицер. И тем более не могли простить его вмешательства. Вот только страх перед эсэсовской формой оказался сильнее всех остальных чувств и эмоций. Испытывать судьбу они так и не решились.

Знали бы они в эти минуты, как Николаю не хотелось отпускать их восвояси, как нервно дрожал-дергался на крючке его палец. И только чудом можно объяснить то, что выстрел все же не прогремел. Нельзя было ввязываться в перестрелку в этой ситуации, нельзя! «Унтерштурмфюрер» чертов! Стоит себе на тропинке, как ни в чем не бывало. То ли специально не сходит с нее, чтобы полицаи не заподозрили обмана и не подняли тревогу, то ли откровенно фраерится — благо есть перед кем.

Стиснув зубы, Крамарчук глядел вслед полицаям и проклинал Мазовецкого за этот ненужный спектакль. Как он боялся сейчас, чтобы Мария не погибла! Как не по-солдатски, не по-мужски боялся он в эти минуты любого случайного выстрела! Только поэтому мысленно умолял Владислава: «Уведи ее! Да уведи ж ты ее с тропы! Перед кем выкаблучиваешься?!»

Уже потом выяснилось: Роденюк передал Ольге-Марии, что в лесу ее должен встретить «полицай», из своих. Но об «эсэсовце» она ничего не знала. Возможно, старик просто-напросто забыл сказать ей об этом, а может, не придал особого значения словам Крамарчука о его товарище в немецкой форме. Как бы там ни было, встреча на лесной тропинке с офицером-эсэсовцем оказалась для девушки ошеломляющей неожиданностью. И хотя Мазовецкий пытался на ходу объяснить Кристич по-русски, кто он и как оказался здесь, уводить ее в гущу леса пришлось почти силой. А звать на помощь партизана (Мария не заметила его, но знала, что должен быть где-то рядом) девушка не решилась, чтобы не выдать.

Дождавшись, пока полицаи наконец зашли в переулок, сержант подкрался к ельнику, в котором скрылись Мазовецкий и Мария. То, что он увидел там, заставило его расхохотаться. Растрепанный, без фуражки, «унтерштурмфюрер» безуспешно пытался удержать возле себя крепкую, по-мужски широкоплечую девушку, а та наотмашь, и тоже по-мужски, хлестала его по лицу.

— Мазовецкий, не терзай гимназистку! — не упустил он возможности поиздеваться над «очередным ухажером». — И вообще, не увлекайся. А ты бей его, Мария, бей! Пусть знает, как вести себя с девушками!

Мария удивленно оглянулась на «полицая». Замерла с широко раскрытыми глазами. Инстинктивно подалась к нему, прошептала «Андрей, ты?», но, поняв, что обозналась, нервно покачала головой, словно пыталась избавиться от призрачного видения.

— Крамарчук? — все еще полушепотом проговорила она. — Крамарчук? Сержант?! Господи, наконец-то свои!…

— Ну-ну, все, все, Мария! — пришел ей на помощь Крамарчук, чувствуя, что Кристич вот-вот расплачется. — Нас послал сюда лейтенант Громов. Так что все на мази.

— Он здоров? Нет? Ранен?

— Кой черт — ранен? Пули его обходят.

— Идите вы к дьяволу! — обиженно проворчал Мазовецкий, отряхивая свою фуражку с высокой тульей. — Оказывается, они еще и знакомы. Циркачи!

— Не ругайся при женщине, поручик, — съязвил Крамарчук. — Научись хоть каким-то манерам.

— Это в Варшаве женщины. А здесь — буйволицы.

Только теперь, окончательно осознав, что она среди своих, что спасена, Кристич закрыла лицо руками, нервно рассмеялась, бросилась к Мазовецкому, неловко чмокнула его в щеку: «Откуда ж я могла знать?! Вы уж извините», и снова подбежала к Николаю.

— Не надо, не надо!… — жестом остановил ее Крамарчук. — Во спасение души! Обнимать буду я. Только не здесь и не сейчас. Если, конечно, Громов из ревности не пристрелит меня. А пока что — бежать. С минуты на минуту полицаи доложат о своем приключении начальству, и последует команда прочесать лес.

— Что касается меня, то я с удовольствием отдам им твою кралю, — проворчал Мазовецкий. — Даже если для этого самому придется сдаться в плен…

— Да не сердитесь вы! — умоляюще попросила Мария. — Я так боялась. Это чудо, что я с вами. Завтра меня уже пытали бы в гестапо.

Она напоминала Крамарчуку нечаянно провинившуюся девчонку — смуглолицую, черноглазую, с выразительными чувственными губами… Могло показаться, что лишения военных лет не оставили на лице Марии никакого следа. Будто и не было в ее жизни трагических дней осады «Беркута», не было скитаний по оккупированным районам Подолии, не было ежедневного риска, страха, издевательств… И если бы не спадающая на лоб небольшая прядь седых волос… О, если бы не эта прядь, которую там, на тропинке, он почему-то не заметил…

Впрочем, Крамарчуку казалось, что даже она придает лицу девушки какую-то необыкновенную, никогда прежде не виданную, заново покорившую его красоту.

— Слушай, Владислав, как она тебе… нравится? — заговорщицки спросил он, выбрав момент, когда на подходе к шоссе Мария несколько приотстала от них.