Дмитрий Холендро - Чужая мать

— Женька!

Сын осторожно выкрался на поляну из-за кустов можжевельника, и Нефедов с грустной и необоримой силой подумал, глядя на сына, какой он крохотный и беззащитный среди этих громадных сосен, под этим небом. Пестрые трусики, неспортивней, чем у отца, обтягивали худенькие бедра, на лбу скособочилась веревочная повязка, а за нее был заткнут пучок папоротника — вместо роскошных индейских перьев. В руке он держал тоже жалкий, наскоро смастеренный лук.

Нежность к сыну, готовность защитить его горячо облили, грудь Нефедова. А Женька чувствовал себя воинственно.

— Чего ж ты? — спросил он непрощающим голосом.

— Хорошо тут, Женька, — ответил отец.

— Ты должен кричать совой! — напомнил обиженный мальчик. — Я волком, а ты — совой.

— А зачем?

— Как индейцы!

— А как кричит сова? — спросил Нефедов, садясь на траву. — Я забыл, а может, никогда и не слышал.

Женька посмотрел на него с укором:

— Странный ты у меня, папа... Всему учи, как маленького...

Нефедову, однако, это доставляло удовольствие, и, глядя, как Женька складывает губы, и слушая, как он ухает, Юрий Евгеньевич растянулся на траве и, сломленный прелестью лесного утра, тут же безмятежно заснул. Стало ясно, что к озеру они вернутся не скоро, и Женька повесил оба полотенца на низкие сучки сосны, как на вешалку. Посидел, скучая, и стал играть один, для начала снова убежав за куст можжевельника, похожий на гигантского, но мягкого ежа.

Отец всхрапнул и посучил голыми ногами, сгоняя муравьев, а Женька крался к нему на цыпочках. В последний миг он рванулся, поставил ногу на зыбкий живот отца и направил в него лук со стрелой.

— Сдавайся, бледнолицый! Твой скальп украсит вигвам Остроглазого Орла!

Отец замахал руками, обвел глазами бесконечное небо, которого не могли прикрыть белые облака и зеленые сосны, сиял со своего живота хрупкую ногу сына, обхватив ее мясистой рукой и поставив на землю, сел и спросил:

— И чего тебе дались эти индейцы, Женька? Здесь знаешь какая земля? Самая русская! Деревни называют: Свапущ, Неприе... А остров этот слышал как зовут?

— Как?

— Кли-чень! — задумчиво ответил Нефедов. — Какое живое слово, будто тебя сейчас покличут, а века прошли с той поры... Я интересовался на турбазе... Была междоусобная война... Князья, значит, воевали друг против дружки, дураки, ну, как сейчас разные учреждения... Междоусобица! И сюда скликали ратный люд... Оттого и Кличень. А еще, Женька, древний путь из варяг в греки лежал через это самое озеро... Ох, и нелегкая была путь-дорожка! Где кончалась вода, приходилось корабли тянуть волоком.

— Как это?

— По земле... Ставили, брат, большие корабли на полозья и тянули при помощи веревок. Как на санях!

Женька тоже сел и презрительно усмехнулся:

— Ничего себе — техника.

— Техники тогда не было, но люди какие! Дотягивали...

Женька смотрел куда-то вдаль, чуть приподняв голову с острым подбородком, воображал, как это было, что корабли терпеливо ползли по земле до новой воды, в надежде на нее, свою стихию, а отец рассказывал:

— Здесь Волга начало берет. Совсем недалеко — километров сорок от турбазы.

— А мы увидим?

— Как штык! В каждый заезд — экскурсия. Я уже записался.

— Порядок! — воскликнул Женька. — А теперь давай!

— Чего?

— Кричи совой!

И направил в него лук, не на шутку натянув тетиву.

Нефедов выдвинул вперед губы и ухнул — первый раз совсем неудачно, пискляво. Во второй раз вышло громче. Потренировавшись, он мастерски заухал на весь окрестный лес, не жалея своих легких, пока откуда-то снизу не раздался неврастеничный крик:

— Прекратите хулиганство! Безобразие!

Крик был такой озлобленный, что Нефедов зажал себе рот и сказал в ладонь:

— Попались.

Долговязый рыболов стоял не на берегу, а прямо в озере, по колено в воде, на которой краснели, вздрагивая от волнышек, рассыпанные по ней поплавки. Длинные бамбуковые удилища, штук пять или шесть, были воткнуты в подводный ил. От прибрежной ивы на воду падало густое пятно тени, но удочки выглядывали за его границу, и бамбук поблескивал.

С пригорка, обросшего орешником, откуда Нефедов и Женька смотрели на рыболова, было видно корягу, валявшуюся под ивой и, наверно, заменявшую рыболову скамейку для отдыха, было видно и жидкую, сбившуюся у берега осоку в воде.

Рыболов был в кожаных шортах и панаме, производил впечатление.

— Пошли, — сказал Нефедов и начал спускаться с пригорка к озеру, как на казнь.

В это время один из поплавков нырнул в глубину, рыболов поспешно чавкнул ногой, схватил удочку, дернул вверх, и рыбешка засверкала на солнце.

Сняв ее с крючка, довольный рыболов пригнул над собой ветку, на которой болталось белое пластмассовое ведерко, бросил туда добычу, и ветка с ведерком опять подлетела и закачалась над его головой.

— Здорово приспособился, — сказал Женька, а Нефедов дернул его за руку, чтобы молчал.

Рыболов уже заметил их и стал строго следить сквозь свои огромные роговые очки, как по нехоженой траве, удерживая мальчика за руку, «шлепает» странный гражданин в непомерных трусах и дамской шляпе с бантом, о которой, честно говоря, Нефедов забыл. Он «шлепал» и с надеждой думал: «Кажется, интеллигентный человек! Авось обойдется без спесивых нравоучений, не менее оскорбительных, чем иные неприличные слова...»

Нефедов приблизился, задыхаясь, приподнял шляпу с бантом и сказал:

— Мы пришли извиняться... Это мы кричали... то есть, собственно, я... Такая игра... Я кричал совой.

— Пожалуйста! — засмущался рыболов. — Я просто испугался! Жуткий стон! Режут, грабят? Не поймешь... Здесь, правда, такого никогда не было. Я сюда не первый год приезжаю...

Рыболов пригнул к себе другую ветку ивы — с целлофановым пакетом, где хранились земля и черви, наживил крутящуюся в пальцах приманку и закинул в воду.

— Здорово у вас все... — оглядывая завидную обитель рыболова, сказал Нефедов.

— Да ну, — махнул ладонью тот. — Перестаньте!

А Нефедов задохнулся:

— К-к-клюет!

Еще один поплавок утонул, и леска натянулась. Рыболов прыгнул в ту сторону, забулькав водой, и выхватил рыбешку покрупнее. От радости он долго не мог поймать ее рукой...

А потом царским жестом пригласил Нефедова присесть на корягу и предложил:

— Закурим по одной?

Эта было прямо из той военной песни, которую, бывало, вспоминал отец. Рыболов не выглядел старым, но, при ближайшем рассмотрении, был и не молод. Пожалуй, как раз отцовский ровесник, — значит, мог принести с фронта эту песню, где товарищ товарищу предлагает закурить по одной. Правда, портсигар у рыболова, вытащенный из кармашка кожаных шорт, был не фронтовой, а очень даже видный, под золото, и такая же зажигалка...