Яков Михайлик - Соколиная семья

В 2 часа 20 минут предрассветную тишину, царившую над степью, разорвал необычный гром канонады.

— Началось, товарищ командир? — тревожно посмотрел на меня сержант Терентьев.

— Как видно, началось, — ответил я, прислушиваясь к нарастающему гулу в стороне Понырей.

Орудия, пулеметы и минометы били беспрерывно в течение получаса. Мы знали, что это артиллерия 13-й армии вела контрподготовку к наступлению. И тем не менее удивлялись: Как же так? Вроде бы первым должен начинать артподготовку противник. Ведь он же готовился к наступлению. Выходит, наши опередили?

Так оно и было. Наши открыли упредительный огонь за десять минут до начала предполагавшейся артиллерийской подготовки врага. Значит, немецко-фашистское командование оказалось застигнутым врасплох. По всей видимости, именно поэтому вражеская артподготовка началась лишь спустя два часа десять минут. Немного погодя огонь настолько усилился, что даже в Фатеже дрожала земля: артиллеристы начали повторную контрподготовку.

Мы стояли у самолетов и ожидали возвращения из разведки заместителя командира второй авиаэскадрильи Василия Лимаренко с одним из летчиков. Едва солнце успело бросить первую позолоту на аэродром, как из-за леса показалась пара Яковлевых.

— Они! — с облегчением воскликнули ребята и бросились к командному пункту.

Василий, сняв шлемофон и пригладив растрепанные волосы, подошел к Мельникову.

— Что там? — спросил командир.

— Дуэль. Наши стреляют, немцы стреляют. Дым и огонь. Над позициями тринадцатой армии – тучи бомбардировщиков.

В это время из землянки выбежал начальник штаба и передал приказ комдива на вылет.

— По самолетам! — раздался басистый голос Мельникова.

Звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей поднимались в воздух и шли туда, где разгоралась грандиозная битва; где дрались солдат с солдатом, танк с танком, орудие с орудием, самолет с самолетом; где полыхала окутанная гарью земля, вздымающая фонтаны взрывов в грозно гудящее небо; где из-за сплошных волн бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей не было видно солнца. Дрался наш полк и соседние части дивизии, дрались другие соединения 16-й воздушной армии. На смену одной группе вылетала другая, на смену второй – третья. Волна за волной, поток за потоком…

— Справа юнкерсы, — подсказывала наземная станция наведения Приклад. Атакуйте.

И спустя несколько минут снова:

— Сокол, я – Приклад. Слева хейнкели.

Откуда-то доносился голос Пули:

— Внимание, сзади мессеры…

— Я – Сокол. Иду в атаку! — слышалось в ответ.

Сверкают пушечные и пулеметные трассы, бешено несутся яки, фоккеры, мессеры. То вспыхнет наш самолет, то взорвется фашистская машина. Огненные факелы прочеркивают небо сверху вниз, вдоль и поперек.

Мы вылетели уже после третьей заправки, но конца боя не видно. Деремся на высотах от бреющего полета до 4000 – 5000 метров. А впереди еще несколько часов светлого времени, в немыслимом круговороте еще предстоит выполнить два-три вылета. К концу жаркого июльского дня командира полка вызвали в штаб дивизии. Возвратился Мельников через час-полтора и снова, как вчера вечером, собрал руководящий состав.

— Сегодня дивизия сбила тридцать один самолет противника, подбила десять, — сообщил он. Чуть опустив крутую лобастую голову, добавил негромко: – Своих потеряла пять летчиков и десять самолетов… Завтра с рассветом – в воздух. Вопросы?

Все молчали. Вопросов не было.

— Первая эскадрилья готова в бой? — вскинул голову командир.

— Готова!

— Вторая?

— Так точно!

— Третья?

— Да.

Ответы были такими же, как и вчера. Суровое лицо подполковника тронула едва приметная улыбка.

— Добро, соколы, добро. Пойдемте поужинаем.

Мы направились к выходу, уступая дорогу командиру. Неожиданно зазвонил телефон. Мельников взял трубку:

— Да! Какая новость? Ну-у?! Спасибо. Передам… Обмыть? Найдется чем…

Мы слушали разговор Евгения Петровича. Его лицо заметно повеселело. Чему это он радуется? Долго ожидать не пришлось. Положив трубку, он сказал:

— Ну, Чубчик, — это относилось ко мне (ребята иногда называли меня так), поздравляю! Командир дивизии только что передал: тебе присвоено звание лейтенанта. Приказ получим на днях.

Меня начали поздравлять – тормошить, пинать кулачищами, теребить за уши и волосы.

— Имениннику! — поддал в бок Иван Федорович Балюк.

— С очередным! — хлопнул по спине Петр Денисович Ганзеев.

— Ну будет, будет вам, — хохотал Евгений Петрович. — Парень и так едва на ногах стоит. Пошли в столовую, выпьем за нового лейтенанта.

За столами уже сидели летчики. Весть о присвоении мне очередного звания каким-то образом дошла и до них.

— Товарищи бойцы и бойцысы! — вскочил Генка Шерстнев, поднимая консервную банку, наполовину наполненную водкой. Все засмеялись. Шерстнев всегда называл девушек бойцысами. — Я поднимаю тост за гвардии лейтенанта – Якова Даниловича. Чует мое сердце – быть ему когда-нибудь гвардии полковником…

— Вот трепло, — перебил его Саша Денисов.

— Почему трепло? — не унимался Геннадий. — Остается каких-нибудь пять очередных званий. Чепуха!

В столовой раздался дружный смех. Иван Федорович Балюк бросил в мою кружку две маленькие звездочки:

— Пей, Яша. Так положено но доброй офицерской традиции.

Мы чокнулись, выпили.

Подполковник Верещагин о чем-то пошептался с Мельниковым и, достав из кармана новенькие погоны, подал их мне.

— Кстати о погонах. Знаете ли, друзья, когда они появились в русской армии?

— А как же, — выскочил Сашка Денисов, — шестого января сорок третьего года.

— Так это же не в русской, а в Советской Армии, — улыбнулся Верещагин. Впервые в России погоны были введены в тысяча семьсот тридцать втором году.

Денисов чуть присвистнул.

— Да, — продолжал начальник штаба. — А носились они сначала на одном плече – на левом, и только с тысяча восемьсот второго года – на обоих плечах мундира. Так-то, товарищ Денисов.

— Ты уж им заодно расскажи и об офицерском звании. А то ведь опять тот же Денисов скажет, что введено это звание в январе сорок третьего, — постукивая корочкой хлеба, сказал подполковник Мельников.

— Что ж, можно, — согласился Антон Васильевич. Это было интересно для всех нас, молодых офицеров, не очень-то хорошо знавших историю чинов, орденов, погон и прочих регалий.

— Офицерами стали именоваться войсковые командиры с возникновения постоянных армий, — начал рассказ начальник штаба. — Как правило, офицерские должности занимали лица, имевшие офицерские патенты, которые в некоторых западно-европейских армиях продавались и покупались.

— Ого! — удивился кто-то. — Там можно было сразу стать полковником.