Абрам Вольф - В чужой стране

К Братку подполз Трефилов.

— Послушай, так ты ничего не сделаешь.

— Не бойся, что мне надо — сделаю. Сказал, не буду работать на фашистскую сволочь, — и не буду. Понял?

— А чего ты добьешься? Лишат еды, бить будут.

— Пусть бьют, у меня тело привыкшее. — Он распахнул куртку. В свете фонаря Трефилов увидел синеватые выпуклые рубцы. — Это они меня в Севастополе… Они меня последним взяли, в гроте. Я подняться не мог, а то бы…

— Ты кто — матрос?

— Старшина второй статьи. — Браток помолчал, потом сказал решительно. — Дьявол с ними, пусть бьют. Я тут не задержусь. Им меня не укараулить!

Не прошло и часа, как в забое появились немцы. Братка схватили за руки, поволокли. Он рванулся, освободил руки, схватился за камень. Глаза его налились кровью, губы дрожали от злости.

— Не тронь, зануда!..

Гитлеровцы отступили. Моряк бросил камень и, согнувшись, пошел вперед.

Как только кончилась смена и пленных привели в лагерь, Шукшин пошел искать моряка. Браток лежал на нарах лицом вниз, вытянув вперед руки. Он молчал, слышалось только трудное, прерывистое дыхание. Его руки были сплошь синие, в кровоточащих ссадинах. Осторожно дотронувшись до его плеча, Шукшин окликнул. Браток молчал. Шукшин позвал его снова:

— Миша, слышишь меня? Может, воды дать, а?

— Ничего он не хочет, — сказал сосед. — Я и хлеба ему принес, не берет.

На другой день Братка отправили в шахту. И опять повторилось то же, что и накануне. Товарищи пробовали убеждать матроса, но он отмалчивался. Сидел неподвижно у стенки забоя, уставившись злыми глазами в одну точку. На него было страшно смотреть. Лицо черное, глаза затекли.

— Убьют они тебя, парень, — сказал Шукшин. — Пропадешь без всякой пользы…

— Не убьют, я живучий…

В забое появились шеф-пурьон и инженер участка бельгиец Броншар. Шеф-пурьон, увидев Братка, выругался и прошел дальше, а Броншар задержался, спросил по-немецки:

— Болен?

Браток не ответил. Броншар обратился к работавшим рядом русским: кто может говорить по-немецки?

К нему подошел лейтенант Комаров, высокий, худой, черный.

— Я говорю по-немецки.

Настоящая фамилия лейтенанта — Маранцман. Он еврей, но в лагере об этом не знают. Если его разоблачат, — больше часа лейтенанту не жить.

— Я хочу знать, что с этим человеком? Почему он не работает?

— Этого человека избили. Разве вы не видите? Живого места нет! — Комаров недружелюбно посмотрел на бельгийца.

Броншар сердито сдвинул брови.

— Шеф-пурьон!

— Здесь я!

— Сейчас же отправьте больного наверх, в санитарную часть.

Броншар пошел в глубину забоя, но скоро вернулся, подозвал Комарова.

— Пойдемте со мной.

Как только они вышли из лавы, Броншар забросал Комарова вопросами: кто он, откуда родом, какое у него образование, на каком фронте сражался. Комаров рассказал. Броншар, дружески взяв его за руку, стал расспрашивать, в каких условиях живут пленные в лагере, как их кормят, много ли больных, какие настроения у пленных.

— Вы еще верите в победу? — спросил Броншар, прямо взглянув в глаза Комарову.

— Мы хотим вырваться из плена и снова взяться за оружие!

Броншар промолчал.

— Идемте…

Несколько минут они шли по штреку молча.

— Не знаю, быть может, здесь, в Бельгии, ваши мечты осуществятся, не знаю, — проговорил Броншар. — Посоветуйте своим товарищам не надрываться на работе.

Шахта у нас тяжелая, они могут окончательно потерять силы. Да, вам надо поберечь свои силы, вы люди молодые, у вас еще все впереди… Ко мне можете обращаться по любому вопросу. Вы будете здесь, в девятой лаве, переводчиком…

Комаров возвратился в забой. Его сразу обступили. — О чем говорил этот инженер?

— Спрашивал о нашей жизни, интересовался, как мы думаем работать. Кажется, парень неплохой.

— Как там, на фронте, ты не спрашивал?

— Нет, не спрашивал. Положение на фронте ясное. Немцы выдыхаются. Наступит зима, и их опять погонят. Помните, как было под Москвой?

— Погонят, погонят… — послышался из темноты чей-то раздраженный голос. — До самой Волги немцы дошли. Погонят… Пропало все!

— А ну, не каркай! — оборвал Трефилов. — Все власовские газетки почитываешь? Ты бельгийцев спроси. Они тебе скажут правду. Вот у Антуана спроси.

Но Кесслер не вступает в разговор. Шахтеры расходятся по своим местам. Кесслер, задержавшись, что-то быстро-быстро говорит Трефилову. Шукшин снова слышит знакомое слово «шварта».

Вечером в лагере он спросил Трефилова:

— Кого это Кесслер называет «черными»?

— В Бельгии существует «Черная бригада». Это фашистская организация. И есть «Белая бригада» — организация бельгийских патриотов. Их в сотни раз больше, чем черных. Но Антуан предупреждает, что надо быть осторожными. Немцы имеют среди шахтеров свою агентуру.

— Кажется, они и среди пленных пытаются ее насадить.

Через три дня Браток убежал. Как и откуда он убежал — из шахты или из лагеря, — никто не знал. Браток действовал один.

— Теперь начнут бежать! — сказал Трефилов Шукшину. — Еще несколько человек собирается… Я думаю, что матрос с шахты ушел. С шахты легче уйти, чем из лагеря. Как вы думаете?

Поняв, к чему клонит Трефилов, Шукшин ответил:

— Надо знать, куда бежать. Мы находимся в Западной Европе, до линии фронта тысячи километров.

— Да, вы правы, Константин Дмитриевич. — Трефилов задумался. — Войск тут фашистских немало, гестапо, местные фашисты. И языка ребята не знают. Много народу погибнет… Начнутся побеги — немцы еще больше усилят охрану. Надо находить людей из местных, из бельгийцев. Что вы скажете о Кесслере? Я думаю, это смелый человек. А Жеф?

— С бельгийцами у нас должны быть хорошие отношения. Легче будет жить, — осторожно ответил Шукшин. — Ты знаешь язык, тебе свободнее с ними разговаривать. Я

— Меня, кажется, назначат переводчиком.

— Это неплохо, соглашайся!

Разговор происходил в штреке — Шукшин и Трефилов откатывали груженные углем вагонетки.

Скоро вышел из строя рештак — последнее время в шахте участились поломки, — подача угля в штрек прекратилась. Шукшин и Трефилов пошли в забой. Увидев их, Жеф подозвал к себе.

— Поломка большая, долго стоять. Садитесь, будем обедать, чем бог послал.

С тех пор как в забое стали работать русские военнопленные, каждый бельгиец считает своим долгом захватить еды на трех-четырех человек. Вытащив из сумки большую краюху хлеба, Жеф делит ее на три части, дает каждому по куску, достает вареную картошку, лук и отрезает по тонкому пластику сала.

— Совсем плохо стало с продуктами, — вздыхает он. — Боши последнее забирают.

Жеф — крестьянин, у него свое хозяйство, даже есть лошадь. Но земли совсем мало: своего хлеба хватает только на три-четыре месяца. Вот он и вынужден работать в шахте. Здесь почти все шахтеры из крестьян.